— …проблема в общении с людьми…
А вот это мне твердили все время, сколько я себя помню. В детстве, когда я расстраивалась и плакала, папа всегда только смеялся и называл меня маленькой актрисой или капризной принцессой, а мама, приходившая в восторг оттого, что ее вечно депрессивный муж улыбался, тоже смеялась. Потом, подводя итоги, папа говорил, что со мной это происходит оттого, что у меня проблемы с общением.
«Сосредоточься на словах Брайана, — твержу я себе, — пока еще не слишком поздно».
Я поднимаю взгляд и изо всех сил пытаюсь не заплакать. Брайан, судя по всему, закончил. Я замечаю, что Роберт шевелит губами, но мой мозг просто не в состоянии уяснить себе тот факт, что он что-то говорит мне из-за того, что усердно разглядывает ворс на ковре. Когда же я полностью включаюсь, то отчетливо слышу слова:
— У вас один час на то, чтобы собрать вещи и покинуть это место.
Я киваю и каким-то чудом выхожу из кабинета, не проронив ни слезинки.
Следующее, что я помню: как я стою у своего стола и укладываю документы в коробку, которую кто-то поставил рядом со стулом. Господи, неужели весь офис проинформировали о том, что меня решили уволить, а я об этом ни сном, ни духом?
И пока я укладываю документы, удаляю все с жесткого диска, снимаю со стен своего кабинета картинки и записки, я изумленно размышляю над тем, что никто из этих бесхребетных мудаков даже не подошел ко мне и не выразил сочувствие, как этому занудному парню, Раулю, которого уволили несколько месяцев назад. Да, я ни с кем из них не подружилась — Брайан, по сути, был единственным человеком, с которым я здесь общалась — но неужели ни йоты человеческого сострадания не проникло в эти холодные сердца? «Они что, решили, будто увольнение — это заразно?» — думаю я, зашвыривая в коробку неиспользованные блокноты, кипы канцелярских листочков и упаковки ручек «Юниболл», и, поднимая коробку, посылаю «Эбсолютли фэбьюлос» ко всем чертям. Кока, которую мой организм перерабатывал последние двадцать четыре часа, явно из него полностью вышла, оставив меня изнеможенной и обезвоженной, но мое стремление поскорее убраться отсюда пересиливает унижение. Я направляюсь к лифту, молясь про себя, чтобы не натолкнуться там на Стефани, потом в конце концов добираюсь до своей машины, где и разражаюсь истерическими рыданиями.
Потом вспоминаю, что в гараж может спуститься Брайан, Роберт или еще кто-нибудь из «Эбсолютли фэбьюлос», поэтому усилием воли вывожу машину из гаража. Потом каким-то образом добираюсь до дома, захожу в квартиру и сразу же ложусь спать.
Глава 11
— Это ужасно нечестно, — говорю я маме. — И вообще, я могу подать на них в суд за беспричинное увольнение.
— Ох, детка. — «Ох, детка» — это все, что я слышу за время нашего неприятнейшего разговора. В последнее время мне казалось, что я перестала разочаровывать свою мать, и она смирилась с тем фактом, будто я вечно делюсь с ней новостями, которые не вызывают у нее ничего, кроме разочарования, поэтому в ее голосе слышится лишь грусть, и меня это возмущает.
— Мама, все будет хорошо, — успокаиваю я. — Даже лучше, чем хорошо. — Этот разговор происходит после практически бессонной ночи, потому что после того, как я вчера вернулась с работы, я ненадолго вырубилась, а потом, проснувшись, сразу позвонила Алексу и всю ночь нюхала свой грамм, бесконечно прокручивая «Black Eyed Peas»[28]. Прослушивание до одурения этой песни дало волю пространным рассуждения, и я поняла, что издательский мир попросту не оценил моих дарований и что пора найти другое место, где мне воздадут по заслугам. — Я подумываю заняться чем-нибудь другим, — говорю я ей. — Может, попытаю счастья в кино. Я ведь в Голливуде живу.
Мама еще пару раз потчует меня своим «Ох, детка» и не говорит ни слова в утешение, что, по моим понятиям, должна делать каждая любящая мать. Никаких заверений в том, что я, конечно же, права, и заявлений, что никто не смеет недооценивать ее девочку, она ведь совершенно особенная.
— Позвони лучше отцу и поговори с ним насчет денег, — говорит она наконец, прежде чем положить трубку. — И держи меня в курсе.
Дело в том, что мои финансы вверены попечителю. Когда мне исполнилось восемнадцать и я должна была получить деньги, папа убедил меня переписать их на них с мамой. Так что у мамы с папой одинаковая ответственность, но все полномочия по принятию решений мама переложила на папу, и он решает, увижу ли я когда-нибудь эту наличность. Тот факт, что теоретически деньги принадлежат мне, но я не увижу их, пока мне не исполнится сорок пять или сколько-то там, обычно вызывает споры. Но убеждать отца в том, что мне нужны наличные и что я их заслуживаю, по-моему, сложнее и связано с большими угрызениями совести, чем работать за гроши.