Отец сидел, повернувшись к нему здоровой половиной своего лица, откинув волосы назад, и золотой закатный свет, льющийся в окна, очерчивал его спокойные тонкие черты, выделял каждую темную веснушку, подкрашивал багрянцем опущенные тяжелые ресницы, и Иану в какой-то момент начало казаться, что это он сам держит флейту и играет на ней. Казалось — отдай отец инструмент ему, мальчик сможет с ходу повторить мелодию, ни разу не ошибившись. И ему вдруг невыносимо захотелось попросить попробовать сыграть — но он не отважился. Не потому что боялся, что отец откажет, а потому что не хотел его перебивать.
Наконец эльф опустил флейту, и пару мгновений в спальне висела тишина — густая, как янтарь, в котором музыка оставила свои четкие отпечатки. Иан вдохнул — вроде бы впервые с тех пор, как отец заиграл.
Слова были не нужны — ни благодарность, ни восхищение, ни просьба повторить. Все это было излишним. Отец проводил его по тропе мелодии ровно настолько, насколько было позволено, и Иан остался стоять, как над зеркальной поверхностью лесного озера, глядя на самого себя, и наконец-то узнавая себя в отражении.
Отец повернулся к нему и улыбнулся. Понял, видимо, какой эффект произвел на мальчика, и был удовлетворен результатом.
— Спи, — сказал он тихо, — завтра наконец будет праздник, которого все так ждали.
Иан в первую секунду даже не понял, о чем он говорит. Но потом, просияв, улыбнулся.
— И будут пирожные и малиновый сок? — спросил он, опускаясь головой на подушку.
— А как же, — отец поднялся и, держа флейту одной рукой, второй расправил на Иане одеяло, и тот поспешил закрыть глаза, чтобы поскорее наступило завтра.
Он даже не понял, как заснул, но проснулся от того, что кто-то аккуратно трогал его за плечо. Иан, недовольно заворчав, попытался увернуться — по его ощущениям за окнами стояла еще глубокая ночь. Но рука оказалась настойчива.
— Ну же, просыпайся, — раздался над ухом недовольный голос отца, — сам же жаловался, что тебе скучно и надоело лежать.
Иан открыл один глаз и огляделся. В комнате действительно царили жемчужные предрассветные сумерки, но отец стоял над его кроватью, полностью одетый, с плащом, накинутым на плечи, и своей извечной косынкой на голове. Одежда Иана лежала рядом с ним на кровати — и к обычному набору из штанов, рубахи и куртки прилагался еще и дорожный плащ.
— Мы куда-то едем? — Иан поспешил сесть, на миг испугался, что сейчас у него все поплывет перед глазами, и его вернут в постель, но ничего не произошло. Голова была ясной, и даже сонливость слетела с мальчика.
— Едем, — подтвердил отец, — скорее, пока весь дом не перебудили. Одевайся. Вылезем в окно.
У Иана заколотилось сердце. Никогда за все годы его жизни отец не предлагал ему вылезти в окно — и никогда он не видел его таким воодушевленным, будто взрослый эльф замышлял какую-то детскую шалость. Терять такой момент было преступлением, и Иан принялся стремительно одеваться.
— Но как же праздник? — спросил он, но исключительно для порядка.
— У нас будет свой праздник, — пообещал отец, нетерпеливо топая ногой по полу, — я совершенно не настроен весь день наблюдать, как ведьмак и бард напиваются и горланят песни. Они сделают вид, что устроили торжество для нас с твоим папой, но понятно же, что дело совершенно не в этом. Быстрее, Иан. Забыл что ли, какой слух у ведьмака? Еще минута промедления, и он нас вычислит.
Иан был уже готов. Он застегнул у горла пряжку плаща, выпрямился по струнке, как солдат, готовый слушать командира. Отец подошел к окну, сел на подоконник, перекинул ноги наружу.
— Давай сразу за мной, — сказал он, — я подстрахую.
С этими словами эльф легко скользнул вниз, ухватился руками за раму, а потом бесшумно спрыгнул в сад. Иану никакая страховка не требовалась. Он много раз вылезал из этого окна, и за время болезни совершенно не растерял своих навыков. Секунда — и он уже скользил по лозе, тянущейся до самой земли. Внизу отец подхватил его — но не для того, чтобы уберечь от падения, а, кажется, просто, чтобы обнять и на миг прижать к себе. Таких нежностей Иан от него почти никогда не видел, и сейчас решил, что эльф просто тоже ужасно рад сбежать с собственного праздника. Воодушевление отца передалось и мальчику, и он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться от радости, пока они тишком пробирались к конюшне.
Там, в тени навеса, удерживая под уздцы двух коней, стоял папа — тоже в дорожной одежде, плаще и со странной конструкцией из ткани на голове — такую Иан видел у бродячих торговцев и гвардейцев-арбалетчиков. На миг мальчику стало неловко — может, ему тоже стоило покрыть чем-то голову? Но тогда отец бы принес ему нужную деталь одежды…
— Со мной поедешь или с папой? — спросил отец. Он подошел к одному коню — высокому, почти полностью белому, с мягкой серой гривой.
— С папой, — выбрал Иан — сивая кобыла с отметиной в форме бабочки на лбу внушала ему куда больше доверия, чем ее белый собрат. Отец кивнул, а папа подхватил мальчика на руки и сам усадил его у луки седла, потом уселся следом.
Обернувшись напоследок, Иан заметил, что в дверях поместья стоит, поблескивая металлической оправой темных очков, Варнава-Базиль и, чуть улыбаясь, смотрит им вслед. Мальчик хотел было сказать, что их засекли, и нужно поторопиться, но, кроме него, дворецкого, кажется, никто не заметил, а он не спешил возвращаться в дом и будить хозяев. Возможно, Варнава-Базиль тоже был в сговоре, и должен был следить, чтобы беглецов не остановили. В это охотно верилось — роль заговорщика подходила дворецкому, как никому другому.
Они выехали за ворота бок о бок, и Иан подставил лицо холодному утреннему ветру, треплющему волосы. Предрассветный час пах медом и поздними яблоками. Мальчик так залежался в кровати, что почти успел забыть, как красиво бывало вокруг на заре. Солнце, еще не появившееся из-за горизонта, подкрасило облака в молочно-голубые и лиловые цвета. Ночные птицы и цикады уже не пели, а утренние — еще не проснулись, и над бескрайним серебристым полем стояла торжественная, полая, как пустой сосуд из-под вина, тишина. Казалось — крикнешь, или даже слишком громко вздохнешь, и она рассыплется, как первый иней с ветвей. Дорога под копытами лошадей стелилась ровно и плавно, ехали, не спеша, не разговаривая, и Иан, пригревшись в сильных папиных руках, даже начал задремывать.
— Ты представляешь, как они разозлятся? — спросил папа неожиданно. Он не повышал голоса, будто тоже попал под очарование рассветной магии, но в тоне его слышалось легкое волнение.
— Ты представляешь, насколько мне на это наплевать? — в тон ему поинтересовался отец. Папа хмыкнул, и Иан почувствовал, как он покачал головой.
— Откуда ты вообще узнал об этом выступлении? — поинтересовался он, и отец гордо вскинул голову, будто собирался признаться, что выпытал эту тайну у местных разбойников.
— Кто-то приклеил плакат прямо у ворот винодельни, — ответил он тоном каким делятся настоящими секретами, — и я уверен, Иану представление эльфского цирка понравится гораздо больше, чем пьянка твоих друзей.
Иан встрепенулся, услышав незнакомое слово.
— Цирк? — переспросил он, — что это?
— Вот, что натворила твоя политика, — трагично ответил отец, поведя плечами, — ребенку почти восемь лет, а он понятия не имеет, что такое цирк.
— Я не запрещал циркачам въезд в Вызиму, — возразил папа, — просто твои сородичи не больно-то хотели в нее возвращаться.
— Интересно, не потому ли, что их всех изгнали еще при твоем драгоценном Фольтесте? — осведомился отец, и Иан вдруг почувствовал, как волшебное очарование распускающегося утра тает, и родители, кажется, погружаются в настоящую перебранку.
— Анаис выпустила эдикт, по которому им разрешено было вернуться в город, — ответил папа разрушительно серьезно.
— Чтобы нарваться на очередной погром в трущобах или облаву в Храмовом квартале? — ядовито переспросил отец, и Иан, спеша спасти ситуацию, подергал папу за рукав до того, как тот успел ответить что-нибудь обидное.
— Так что такое цирк? — спросил он настойчиво.