— Виенна чуть не застрелила мастера Лютика, — поспешил доложить Иан, тревожно глядя мимо отца на папу — как вообще можно было вести какие-то разговоры, когда человек лежал в постели с такими болезненно блестящими глазами и испариной на лбу? Вид у папы был совершенно больной — а такого Иан не видел раньше никогда в жизни.
— И как? — спросил вдруг умирающий. Голос его звучал хрипло, но вполне заинтересованно, — Застрелила?
— Геральт вмешался и отбил стрелу, — Иан обошел отца и приблизился к кровати, не переставая пристально разглядывать лоснящееся от пота лицо человека.
— Жаль, а то после свадьбы сразу справили бы поминки — такая экономия, — хмыкнул отец. Он снова присел на край кровати. Иан молчал, и папа, заметив его взгляд, удивленно поднял брови.
— Ты чего, малыш? — спросил он, — я тебя напугал? Со мной все в порядке.
— С ним все будет в порядке, — подчеркнул отец, — купание в ледяной реке подкосило нашего бравого партизана, хотя раньше он мог по пояс в болоте или по шею в снегу нести службу во имя Темерии, и хоть бы разок чихнул.
Иан, все еще не убежденный, продолжал пытливо смотреть на папу. Тот вздохнул, немного откинул одеяло, поманил мальчика рукой.
— Садись со мной, — предложил он, — убедишься, что я еще не стал призраком.
Иан, не раздумывая, залез в постель, поднырнул под папину руку и прижался к нему, чувствуя его горячую кожу под тканью рубахи. От человека пахло мятой, камфорой и совсем немного — болезненной усталостью, но эти запахи успокаивали, почти убаюкивали. Папа осторожно погладил Иана по волосам, прижал его к себе чуть плотнее, и мальчик всем собой, каждой клеточкой своего тела ощутил, что оказался на своем месте, ровно там, где должен был находиться.
— Папа, — тихо позвал Иан, и человек ответил немного рассеянным «Мхм?», — все-таки, что такое «жеребая»?
========== О снеге и ведьмаках ==========
Проснувшись утром за три дня до Йуле, Иан не сразу понял, в чем дело. Он лежал в постели, еще не открывая глаз, и слушал. В доме пробуждалась обычная утренняя суета, но за окнами стояла такая плотная, непроницаемая тишина, что Иану на миг показалось, что, пока он спал, все поместье вдруг перенеслось в какой-то иной мир, закрытый, неизведанный и совершенно пустой — и никто, кроме него, пока этого не понял.
Он откинул одеяло и спустил ноги с кровати — по полу гулял холодный колючий сквозняк, и мальчик, поджимая пальцы, быстро пробежался от постели до окна, словно переходил вброд ледяную лесную реку. Он никогда не задергивал занавески — рассветное солнце, льющееся в комнату, ему не мешало — Иан все равно обычно просыпался раньше него. Мальчик взобрался на подоконник и выглянул наружу.
В первый момент он даже почти поверил, что оказался прав. За окнами царила непроницаемая сияющая белизна, такая яркая, что Иану пришлось даже на секунду зажмуриться от неожиданности. Он родился и вырос в Темерии, и снег не был для него диковинкой — он исправно выпадал каждый год в конце долгой промозглой осени и сходил только к середине туманной весны. Но здесь, в Туссенте, как говорили местные жители, снега не видели уже несколько лет, стояла приятная прохладная погода, деревья нехотя сбрасывали листву, а в саду вовсю цвели безвременник, вербена и золотарник. И потому сейчас, взглянув на чистейшую белизну утра, Иан оказался обезоруживающе удивлен. В Вызиме он никогда не видел такого яркого нетронутого снега. В дворцовом саду его убирали почти сразу, как он выпадал, а на улицах снег быстро превращался в мутную бурую кашу. То, что видел Иан сейчас, больше походило на проделки какого-то колдуна, чем на настоящий приход зимы.
Сад утопал в густом искрящемся кружеве, похожем на белый пар, иней вычерчивал, подчеркивал каждую веточку поникших деревьев. Снег лежал ровным слоем, как чистый лист бумаги, и почти страшно было представлять, что кто-то запятнает совершенство этой белизны следами ног. Мальчик прижался лбом к ледяному стеклу, испытывая сильное желание выбежать из дома, ринуться в ближайший идеальный сугроб, почувствовать, как снег обжигает руки и щеки, попадает за шиворот, как сам маленький эльф становится частью этого сияющего волшебства. Но вместе с тем — хотелось смотреть издалека, любоваться, как завораживающим представлением, которое ставили для него одного, продлить эти мгновения как можно дольше.
Очень скоро, однако, мальчик начал мерзнуть, и пришлось слезть с подоконника. Он не помнил, когда в последний раз так быстро одевался и умывался. Будь на то воля Иана, он бы выбежал из дома, как был, натянув только сапоги и теплый плащ. Но папа всегда учил его, что порядок нужен во всем, и что в опрятной одежде, умытым и причесанным даже самый распоследний негодяй может сойти за приличного человека. Отец на это непременно возражал, что приличный и особенно — человек — это не то, к чему нужно стремиться, но Иан в этом вопросе все же больше доверял папе. Потому сейчас, как бы ни дрожали от нетерпения его пальцы, он аккуратно застегнул все пуговицы на подбитой кроличьим мехом куртке и пригладил непослушные волосы, которые госпожа Йеннифер давно грозилась обстричь.
Иан скатился по лестнице и едва не врезался в Варнаву-Базиля. Тот с совершенно непроницаемым видом поприветствовал «его милость» и вручил ему пару шерстяных рукавиц, подходящих точно по размеру ладоней мальчика. Тот едва успел поблагодарить — снежный азарт гнал его вперед.
Сразу за дверью дома начиналась аккуратно вычищенная дорожка, но вокруг нее снег лежал невысокими округлыми холмиками, как шарики сливочного мороженого. Иан не успел натянуть рукавицы, и, застыв у самого крыльца, осторожно одним пальцем коснулся хрусткой ледяной корочки. Она треснула под легким прикосновением, а вверх по руке мальчика тонкими иглами прокатился волнующий холодок. Не сдержавшись, он сунул враз замерзший палец в рот. У снега был привкус леденящей мяты, родниковой воды и жженого сахара. Иан, широко улыбаясь, все же надел рукавицы, и на этот раз загреб белый пух широкой горстью, подкинул над собой, давая легким искристым самоцветам рассыпаться вокруг себя, оседая на меховом вороте, волосах и лице. Теперь, прикоснувшись к магии зимы и убедившись, что она — самая настоящая, можно было бежать дальше.
Во дворе было почти безлюдно, но у конюшни обнаружился Геральт. Он вывел из денника Плотву, и теперь деловито оправлял на ней седло. Когда Иан приблизился, ведьмак обернулся к нему и, подмигнув, улыбнулся.
— Не хочешь прокатиться в поля? — предложил он, и Иану захотелось воскликнуть «И ты еще спрашиваешь?!» На Геральте был обычный кожаный дублет, накинутый поверх старой льняной рубахи — будто он вовсе не чувствовал холода. Ведьмак был без оружия, хоть Иан и догадывался, что это только так кажется. Почти все взрослые, с которыми ему приходилось встречаться, обладали удивительно единодушной привычкой никогда не расставаться с кинжалом — Иан однажды спросил у папы, зачем он таскал с собой нож, даже если отправлялся на встречу с толстыми, чванливыми, но совершенно безопасными назаирскими купцами. Папа тогда ответил, что лучше, чтобы нож не пригодился, чем не нашелся в нужный момент. Самому мальчику, однако, носить при себе оружие не разрешали, и в этом была какая-то необъяснимая, обидная несправедливость.
Геральт подал Иану руку и помог ему сесть в седло. Плотва стояла смирно, даже не переступая с ноги на ногу, но маленький эльф все равно немного оробел. Черная и лоснящаяся, как отполированные обсидианы, лошадь, с задумчивыми вишневыми глазами под тяжелыми прямыми ресницами, вызывала в Иане непонятный глубокий трепет. Плотва была куда покладистей, чем Серебряный, почти такой же спокойной и послушной, как Бабочка, но в ней чувствовалась какая-то скрытая сила. Будто она была не просто лошадью, а принявшим форму скакуна древним духом-защитником. Но рядом с ведьмаком Иан, конечно, был в полной безопасности, потому сейчас, когда Геральт сел в седло позади него, мальчик откинулся назад, прижимаясь к нему, и Плотва понесла их прочь от поместья.