Пение отца было его самым первым воспоминанием. Иан не смог бы точно сказать, сколько ему было лет тогда, что происходило вокруг, и о чем была песня, но всякий раз, когда он слышал тихую колыбельную, память пробуждала в нем теплые и сладкие, как молоко с медом, чувства. Потом, становясь старше, мальчик погружался в них, когда болел или никак не мог заснуть. Даже в те ужасные ночи, когда он лежал в руках отца, проклятый и умирающий, единственным, что Иан запомнил, была эта песня. Пусть говорили, что его спасла незнакомая белокурая чародейка, или, может, Геральт, приведший ее, сам мальчик был убежден – именно колыбельная отца заставила его уцепиться за уплывающую, как утренний туман, жизнь. Стоя на пороге ничто, не помня себя, готовый перешагнуть последнюю грань, где не было ни боли, ни жара, ни вкуса крови во рту, Иан смог развернуться и побежать в другую сторону, и песня вела его, не давая заблудиться во тьме. И нынешняя мгла, явившаяся ему во сне, была сродни той, от которой он однажды спасся.
Отец пел негромко, снова обняв Иана и чуть раскачиваясь, будто надеясь его убаюкать. Слова у песни были простыми, даже немного нелепыми, но мальчик никогда не вслушивался в их смысл, слыша голос, позволяя мелодии обволакивать себя, как тепло обволакивало тело, когда в холодной комнате прячешься под одеяло.
За окнами кухни разгорался рассвет. День обещал быть морозным и ясным, и комната медленно заполнялась чуть полинялым белесым светом. В первых лучах плясали пылинки, огонь в печке трещал и плевался искрами, нехотя облизывая сырые дрова. На молоке застывала морщинистая пленочка, и Иан вдруг понял, что начинает клевать носом, хотя до этого искренне считал, что еще несколько ночей не сможет и не захочет сомкнуть глаз. Отец пел, и его голос вплетался в танец пылинок, в треск огня, в ширящееся зимнее утро.
- Я немножко посплю,- пробормотал Иан, наконец сдаваясь и закрывая глаза,- только ты не уходи.
- Я никуда не уйду,- шепотом пообещал отец,- ни за что.
Две следующих ночи прошли почти спокойно. Иану снова снились неприятные сны, но на этот раз он успевал проснуться до того, как своими криками перепугать отца до полусмерти. Черное существо с длинным изломанным телом больше не возвращалось, и кошмары свелись к тому, что Иан спускался вниз, в комнату, где Шани и маленький профессор вскрывали мертвое тело, но в последний раз события повернулись совершенно нелепым образом – пройдя по знакомому пути, Иан увидел, как, сидя на столе, госпожа Йеннифер выговаривает Шани, что нельзя прятать чужие мозги за пазуху – можно испачкаться и приманить хищников. Над этим Иану оставалось только посмеяться.
Все эти дни Иан и Иорвет редко выходили из дома – только до ближайшей корчмы, чтобы обновить запасы еды. На улице было холодно и почти постоянно шел снег. Отец отлучился лишь один раз – потратил последние оставленные папой деньги на новую куртку для Иана. Протягивая сыну сверток, Иорвет едва не светился от гордости – мальчик давно его таким не видел. Было похоже, что отец лично сшил ту куртку или, как минимум, снял ее с поверженного врага.
- Надеюсь, подойдет,- сказал он, отступая на полшага, когда Иан принял из его рук сверток. По мнению мальчика, и старая куртка была ничем не плоха – ну, подумаешь, пятно от пирога плохо отстиралось, его было почти не видно, если не присматриваться внимательно.
В свертке обнаружился, впрочем, настоящий шедевр швейной мысли. Иан осторожно поднял новую куртку в руках, чтобы получше ее разглядеть прежде, чем примерить. Она была сшита из красивой матовой ткани глубокого зеленого цвета, а изнутри оказалась утеплена гладким коротким мехом – такая же оторочка обнаруживалась и на воротнике и манжетах. Странным образом, обновка, казалось, почти ничего не весила, и, когда Иан влез в нее, села на него, как вторая кожа. Мальчик покрутился, поднял и опустил руки, огладил мягкий черный воротник – зимняя одежда обычно очень ему мешала, в ней было толком никуда не залезть, бегать было тяжело, стрелять из лука или карабкаться на стену – почти невозможно. Но эта куртка была словно создана для такого отчаянного приключенца, как Иан. Он легко мог представить, как, одетый в нее, следит за самыми опасными преступниками Севера, потом гонится за ними, вскочив на верную лошадь, вступает в драку или отстреливается, сидя не ветви дерева.
- Вот это да! – заявил он, с восторгом глядя на отца,- ты где ее раздобыл?
Иорвет сделал таинственное лицо.
- Не только у твоего отца обнаружились полезные знакомства в городе,- заявил он, и Иану в это очень сложно было поверить.
- Мастер Лютик помог? – уточнил он.
Отец недовольно поморщился.
- Ты становишься слишком сообразительным, мой мальчик,- сообщил он прохладно,- давай, снимай ее, и помоги мне прибраться. Твой папа возвращается завтра – не хочу, чтобы он решил, что мы не в состоянии поддержать чистоту в таком крохотном жилище. Мы ведь не какие-то лесные оборванцы, правда? Хотя даже когда я жил в лесу, в моих вещах всегда был порядок.
Иан с готовностью выпрямился, хотя снимать с себя теплую удобную куртку, с которой он за считанные минуты успел почти сродниться, совершенно не хотелось. Но в натопленной кухне в ней и правда становилось жарковато.
- А правда, что у тебя была своя пещера в лесу? – спросил Иан, берясь за кусок полотна, чтобы стереть пыль и сажу с подоконников,- и что ее охранял главоглаз?
- Чистая правда,- подтвердил отец, работая большой метлой, которую он неизвестно где раздобыл,- Того главоглаза звали Вернон Роше, и я кормил его накерами.
Иан удивленно покосился на отца, тот перехватил его взгляд и рассмеялся, но заявлять, что это была шутка, не стал, а Иан не решился уточнить.
У него никогда не было вопросов о том, как его родители сошлись – он слышал истории о взаимном преследовании и отгремевшей войне, о том, как папа спас отца, и как они вместе нашли Иана в таверне со смешным названием «Семь котов», а потом зажили, судя по всему, долго и счастливо. Но чем старше и внимательней он становился, тем отчетливей понимал – их семья далека от обычной, и любовь родителей была скорее каким-то магическим исключением из нормальных законов мира. Они не должны бы были сойтись, повернись судьба так, как было задумано, они либо вовсе не встретились бы, либо один убил другого рано или поздно. Оказываясь вместе со своими эльфами в людных местах, папа всегда представлял Иана, как своего сына, а Иорвету позволял представляться самому, хотя только слепой бы не разглядел сходства между маленьким эльфом и большим. Люди слепы к таким вещам – часто говорил отец, но Иану верилось в это с трудом. Родители сыграли свадьбу, и мальчик знал, что это значит, люди, с которыми он встречался, говорили о своих близких «моя жена» или «мой муж», не смущаясь и не скрывая этого, даже гордясь. Но ни отец, ни папа, никому, кроме хорошо знакомых, вроде Геральта или мастера Лютика, не представляли друг друга «мой муж», хотя свадьба, вроде как, давала им на это право. Хотя Иану и не приходилось видеть других пар, где бы оба были мужьями, для него в этом не было ничего необычного – родители целовались, обнимались, спали в одной кровати – в общем, делали все то, что должны делать влюбленные, о которых Иан знал из книг и из жизни. Но ни разу он не видел, чтобы отец позволил себя обнять и поцеловать на людях. Они даже за руки никогда не держались, и от этого Иану становилось почему-то очень обидно. На то, чтобы выразить свою любовь к нему, наедине или публично, родители никогда не скупились. Но друг другу словно становились чужими, стоило появиться хотя бы одному свидетелю. Но задавать вопросы Иан не решался. Он догадывался, что рано или поздно все поймет – сам или с чьих-то слов, но пока этот момент еще не настал.
- Помнишь,- все же решился спросить Иан, когда они с отцом вместе распаковывали свои скудные пожитки и раскладывали их по местам в спальне,- папа сказал, что лучше бы ты был женщиной? Что тогда вы бы заключили брак, и после считались бы семьей. А раз ты не женщина, вы не семья?
Отец, расправлявший в этот момент одну из рубах папы, глянул на него через плечо и в первые несколько секунд молчал, будто подбирал верные слова.