— Фергус, — повторила Анаис и медленно опустила веки, — его высочество кронпринц Нильфгаарда.
— Он мой друг, — сказал Иан с неожиданной обидой в голосе. — мы познакомились в Боклерском дворце, и в тот же день он чуть не умер. Его отравили, а нам с папой повезло — мы не пили вишневый сок, в котором был яд.
Анаис открыла глаза и некоторое время молча смотрела на мальчика, почти не моргая.
— Он поправился, — поспешил заверить Иан юную королеву, — его вылечил один алхимик, новым методом внутри… хм…
— Внутривенной инъекцией? — подсказала ему Анаис.
— Точно! — Иан с жаром кивнул и шагнул к сестре ближе, — а потом Фергус приехал вместе с Цири к нам в Корво-Бьянко, мы катались на коньках и болтали до самой ночи. Я пообещал ему, что стану его офицером. Или придворным чародеем. Ну на худой конец — ведьмаком. Фергус очень хороший.
— Да, — Анаис медленно покачала головой, — хороший.
Они снова замолчали. Девушка снова глянула на плеяду портретов, потом неспешно встала, подошла к Иану и обняла его за плечи. Ее щека была горячей и влажной, но кожа все еще пахла морозом и свежим снегом.
— Мы еще увидимся? — спросил Иан шепотом, прижимаясь к ней, чувствуя, как предательские слезы все же застилают ему взгляд. Анаис ответила не сразу, но и объятий размыкать не спешила.
— Если ты планируешь стать офицером моего мужа, — серьезно сказала она, наконец отстраняясь, — то видеться нам придется каждый день, дорогой брат.
========== О прошлом и будущем ==========
Весна приходила в Оксенфурт неохотно, медленно, по маленькой капле вливая в воздух отголоски тепла, аккуратно смывая снег с улиц, как верхний слой краски с перерисованной картины. В городе улицы были уже почти чистыми, чернели влажной брусчаткой, с крыш сыпалась несмелая капель, которая по ночам пока все еще превращалась в длинные прозрачные сосульки, чтобы к полудню вновь растаять и запеть.
Но за границами города, стоило только немного отойти от городских стен, все еще царила зима. Отец ехал медленно, и под копытами Серебряного лесная дорога звенела от хрустальной изморози. Иан, натянув поглубже меховой капюшон, огляделся по сторонам. Из Университета они с отцом вышли сразу после полудня. Утренняя лекция профессора Шинце закончилась немного раньше обычного, а потом отец отправился куда-то вглубь главного корпуса, не взяв Иана с собой, и тому пришлось битый час торчать в комнатушке Шани в полном одиночестве. Зато, когда отец наконец появился на пороге, его лицо сияло — Иан давно не видел его таким довольным.
— Не хочешь прогуляться в лес, Иан? — спросил он у него.
— А как же твои занятия? — удивился мальчик. Он успел неплохо изучить расписание отца, и твердо знал — в этот день недели после обеда тот ходил на собрания так называемого Дискуссионного клуба, и там проводил время почти до самого вечера в жарких словесных баталиях.
— Сегодня мне не хочется больше ни с кем спорить, — улыбнулся отец.
Они и раньше часто выбирались за город. Как бы Иорвет ни старался показать, что мертвое эльфское наследие его не интересует, было совершенно понятно — гулять среди замерзших развалин, касаться потрескавшихся мраморных стен и слушать шум подступавшего к древним строениям леса ему очень нравилось. Однажды, когда они с Ианом забрались на вершину какой-то полуразрушенной стрельчатой башни, отец, оглядевшись по сторонам, с улыбкой проговорил:
— Здесь я чувствую себя таким молодым, — и Иан подозревал, что именно в этом была причина его интереса к эльфским древностям. В университете, сидя в зале, полном молодых людей, проживших на этом свете едва десятую часть его собственной жизни, Иорвет поначалу чувствовал себя неуютно. Слишком старый, чтобы начинать, слишком много повидавший, чтобы удивляться. Стоя же перед статуей того, кто умер и истлел задолго до его рождения, эльф мог ощутить себя почти юнцом, едва обогнавшим по возрасту собственного сына. И Иану нравилось видеть, как в этих развалинах лицо отца непременно разглаживалось, движения становились плавными и почтительными, а голос звучал мягче и тише, чем всегда.
Сам он временами чувствовал что-то странное, проходя между резных обветшалых стен, ступая между трещин мраморного пола, который топтали ноги тех, чьи имена были давно забыты. Иногда, замирая посреди светлого просторного зала, Иан ощущал, как внутри у него что-то переворачивается, и сквозь кончики его пальцев начинает вливаться неведомая сила — робкая, потому что забытая, но способная разрывать или создавать, если дать ей волю. Обычно они с отцом уходили раньше, чем Иан успевал разобраться в своих ощущениях, и мальчик чувствовал себя так, будто кто-то разочарованно смотрел ему в спину, провожая. Об этих ощущениях отцу он никогда не рассказывал, опасаясь вторгаться в его священнодейство, в его счастливую встречу с юным собой. А еще, конечно, Иан боялся, что отец будет волноваться за него — мальчику и без того иногда снились тяжелые кошмары, и, если он не успевал проснуться до того, как закричать, неизменно видел страх и растерянность во взгляде Иорвета.
Обычно в эти путешествия они с отцом ходили пешком, но на этот раз по пути заглянули в городские конюшни, и отец вывел из стойла застоявшегося Серебряного. За время жизни в Оксенфурте конь стал спокойней, покорней и мягче, и теперь ехать на нем было сплошным удовольствием.
Они покинули город через Новиградские ворота и ехали теперь на северо-запад. Иан с любопытством оглядывался по сторонам, пока смотреть стало решительно не на что — вокруг был только заснеженный лес. Он успел уже неплохо изучить расположение всех эльфских развалин в окрестностях Оксенфурта, и в какой-то момент понял, что путь их лежит в какое-то совершенно новое, неизведанное место. Солнце стояло высоко, но лес вокруг только сгущался, и вскоре дорога погрузилась в серебряную полутьму.
— В этом лесу водятся чудовища? — осторожно спросил мальчик, и скорее почувствовал, чем увидел, что отец улыбнулся.
— Раньше — кишмя кишели, — ответил он, чуть пришпорив коня, заставляя его бежать резвее, — но в последние годы здесь почти никто не умирал, и трупоеды перебрались дальше, ближе к Новиграду. Не бойся, я еще не забыл, как защищаться.
— Я и не боюсь, — отозвался маленький эльф, хотя это была не то чтобы чистая правда. За свою недолгую жизнь он успел привыкнуть к большому городу, а потом — к бескрайним полям Туссента, где чудовища, конечно, водились, но рядом всегда был Геральт и его верный ведьмачий меч. Лес же казался маленькому эльфу незнакомым и чужим. Он знал, что родители его большую часть жизни провели, прячась среди древних ветвей, находя нехоженые тропы в непролазных, никогда не замерзавших болотах, прислушиваясь к малейшему шороху, чуя опасность за версту. Но для него самого в шуме ветвей и непонятных скрипах замерзших стволов не было ничего привычного. Лес пугал его, но отец был рядом, и сейчас держался так уверенно, что у мальчика просто не было повода по-настоящему испугаться.
Ехали долго. В какой-то момент тропа стала такой узкой, что свисавшие ветви трепали всадников за плечи, сбрасывая на них легкий колючий иней, и Иан видел, как отец с каждым шагом Серебряного все крепче сжимает пальцы на поводе, все ровнее и напряженней держится в седле, но страха в его движениях все равно не угадывалось. Отец был взволнован, но это было почти приятное волнение, даже предвкушение, словно он собирался показать сыну нечто совершенно сногсшибательное.
Они выехали на маленькую открытую площадку перед широким зевом пещеры в каменном склоне, и Серебряный, повинуясь твердой руке, остановился. Отец легко спрыгнул из седла и, вдохнув полной грудью, огляделся. Иан, все еще крепко держась за луку, тоже внимательно посмотрел по сторонам. Лес подступал почти к самому входу в пещеру, и был таким неподвижным и тихим, словно его нарисовали вокруг них, как театральные декорации. Широкое отверстие зияло чернотой.
— Здесь кто-то живет? — осторожно поинтересовался Иан. Ему вдруг представилось, что вот-вот на площадку перед ними выберется огромный дракон, один из тех, кого так детально рисовали в книгах о древних временах. Мальчик немного вздрогнул, почти видя, как в глубине широкой клыкастой пасти зверя набухает, ширится алый огонь, готовый спалить наглых вторженцев дотла. Но отец был спокоен. Он протянул руки, чтобы помочь маленькому эльфу спешиться. Серебряный прял ушами, топтался на месте, но было не похоже, чтобы испугался или занервничал — ему просто не нравилось, что его заставили остановиться. Ретивый молодой жеребец слишком долго стоял в стойле и теперь жаждал бежать, куда угодно, пусть даже под седлом и с двумя ездоками.