— Конечно, — папа неуверенно кивнул, — но я думал…
— Что я захирею тут со скуки, дожидаясь тебя? — в тоне эльфа зазвучало озорство, — о, не волнуйся, мой глупый человек, мне будет, чем себя занять. Мое сердце всегда там же, где и ты, но мое бренное тело вполне может существовать отдельно от твоего. Самая приятная часть того, чтобы ждать тебя, в том, чтобы тебя дождаться.
Папа молчал, но Иан видел, как разглаживается морщинка между его бровей, а жестко поджатые губы расслабляются и даже складываются в привычную улыбку.
— И чем же ты планируешь заниматься? — спросил он почти с вызовом. Отец отложил вилку и пару секунд торжественно молчал. Иан почувствовал, что упустил что-то, и сейчас сказанное станет для него такой же большой новостью, как и для папы.
— Я был зачислен в Университет, — проговорил отец, скромно опустив ресницы, но потом вновь решительно глянув на человека, — новый семестр начинается через три дня, и теперь я смогу являться на лекции, как полноправный член академического сообщества. Юлиан и Шани помогли мне с оформлением документов, а профессор Шинце ходатайствовал обо мне перед Ректором. Сегодня я получил официальную бумагу, а через три дня мне выдадут мою собственную мантию и одну из тех дурацких шапочек.
Папа хранил молчание некоторое время, переваривая новость.
— Поздравляю, — кивнул он наконец, — это то, чего ты хотел? — в его голосе слышалось сомнение.
— Я никогда не знал, чего я хотел, пока не получал это, — отец улыбался. Умиротворенно, как тот, кто достиг заветной цели и наконец смог отдышаться, — но теперь я знаю. Читать книги и спорить с этими заносчивыми юнцами я мог бы и без официальных бумаг. Но я хочу учить, Вернон. Среди студентов Оксенфуртской академии эльфов с каждым годом становится все больше — раньше, из-за войны и всех этих трудностей с появлением нового поколения, мой народ не имел ни желания, ни возможности учиться, но теперь все изменилось. Люди снова затевают войну, но мои братья все отчетливей понимают, что участвовать в ней им вовсе не обязательно. И я хочу быть серди тех, кто проложит им дорогу в будущее, кто научит их не убивать под чужими знаменами, бороться за призрак свободы и вестись на людскую ложь, но понимать мир, жить в нем и избирать тот путь, который им подходит, а не тот, который им указали.
После еще одной паузы папа медленно кивнул.
— Я так рад за тебя, — сказал он, и в этот раз Иан услышал в его тоне искреннюю гордость.
— Есть еще кое-что, — Иорвет нервно покрутил вилку в руке, — чтобы быть зачисленным в Академию, мне необходимо было гражданство, и я…
— Ты стал гражданином Редании? — папа изумленно моргнул, а отец, взглянув на его огорошенное лицо, рассмеялся.
— Да, мой гордый нильфгаардец, я теперь гражданин Редании, — ответил он, — верноподданный королевы-стрыги, полноправный член равноправного общества, носящий собственное имя. Твоя подорожная грамота мне больше не нужна.
— Ясно, — папа скупо кивнул, — что ж, поздравляю и с этим.
Отец устало покачал головой.
— О, любовь моя, неужели ты не помышлял своей жизни, разделенной с гражданином вражеской державы? — спросил он с вызовом, в котором была лишь половина шутки, — для того, чтобы быть собой и для того, чтобы быть твоим мужем, бумаги мне не нужны, я даже не стал официально оформлять собственного сына — он все еще только твой по документам. Но это нужно для моей цели, которая наконец-то у меня появилась.
— Если начнется война, тебя призовут в реданскую армию, — жестко напомнил папа, — Университет обложен военной повинностью, и студентов мобилизуют по первому приказу королевы.
— Только не философов, — отмахнулся Иорвет сверкая глазом, — считается, что они обладают слишком чахлым телосложением и ни к чему не способны.
Папа молчал, выстукивая по столу ровный раздраженный ритм. Иан, совершенно забывший о своей картошке, напряженно следил за родителями, переводя взгляд с одного лица на другое. Отец больше не смеялся, а папа был все также мрачен.
— Ты ничего не сказал мне, — наконец тихо проговорил папа.
— Ты тоже не счел нужным поделиться своими планами, когда принимал предложение Эмгыра, — отец говорил раздраженно, и Иан знал, что между родителями назревает настоящая ссора, которую невозможно будет разрешить страстными поцелуями и жесткими объятиями, как обычно. — Я помню, что сказал тебе тогда, и я не отказываюсь от своих слов. И я готов следовать за тобой тенью, куда бы ты ни пошел, но Вернон…
— Достаточно, — папа уперся ладонями в столешницу и резко поднялся, — ты прекрасно знаешь, что я вовсе не хочу, чтобы ты был моей тенью и шел за мной, невзирая на свои желания. Я рад, что у тебя появилась цель, мечта, и ты нашел свое место. Я просто не думал, что такое важное решение ты примешь единолично, будто я тебе никто. Официальные бумаги? Гражданство? С каких пор для тебя это стало так важно?
— Не устраивай сцен, — процедил отец, но с места не сдвинулся, — я отдал тебе свое сердце, поставил на кон душу, отказался от всего…
— Какой удобный козырь! — лицо папы дрогнуло в кривой ухмылке, — теперь в любой момент, когда я буду с тобой не согласен, ты будешь напоминать мне о своей душе и договоре, который ты ради меня заключил? Тоже, надо сказать, не сказав мне ни слова!
— Но я заключил его, — голос отца вибрировал от злости, — не только ради себя или тебя, но и ради Иана, которого ты намерен был бросить еще до того, как он войдет в возраст!
— «Бросить»? — переспросил папа с вызовом, — я не собирался его бросать, но я человек! Был человеком. И я не выбирал родиться, чтобы умереть до того, как мой сын повзрослеет.
Иан уже совершенно потерял нить разговора, и все, чего ему хотелось — это закрыть уши или закричать, чтобы родители немедленно перестали спорить и обвинять друг друга в непонятных, но непоправимых вещах.
— Но теперь этого не произойдет! Потому что я так решил, — отец откинулся на скамье и прищурился, будто целился в человека из лука, — и не смей попрекать меня этим выбором!
— Ты знаешь, что это все еще может произойти, — вдруг очень серьезно и тихо сказал папа. Его плечи поникли, он снова сел за стол и замолчал.
Фигура отца тоже как-то неприятно сдулась и осела, как тело умершего Таэля в одинокой ледяной пещере.
— Еще одно решение, которое принял ты, — голос отца срывался на шепот, уже не злой, а какой-то надломленно-отчаянный, — и теперь я, кажется, понял… Ты собираешься отдать его, верно? И надеялся, что я проведу остаток твоей жизни с тобой. А потом — буду свободен и смогу заняться своими делами, верно?
Папа молчал. Иан чувствовал, что его начинает тошнить. Кусок мяса комом встал в горле, и мальчик закрыл глаза, чтобы не вернуть только что съеденный ужин обратно.
— Я должен, — наконец едва слышно ответил человек.
Отец поднялся из-за стола, сжимая и разжимая кулаки. Иану показалось, что эльф вот-вот вцепится в сковороду с мясом и швырнет ею в человека, но вместо этого он развернулся и быстрой резкой походкой вышел из кухни.
Из-за стены спальни в ту ночь не доносилось ни звука, как бы Иан ни прислушивался. Он согласен был услышать что угодно — продолжение громкой ругани, непонятные тяжелые стоны или приглушенный шепот, может быть, даже папин храп. Но ничего не было.
Утром человек уехал.
Отец вел себя, как ни в чем не бывало. Каждое утро они, как обычно, отправлялись с Ианом в Университет. Иорвет получил собственную мантию и шапочку, и мальчик с удивлением видел, с какой гордостью эльф надевает на себя эти нелепые вещи. Дни для мальчика теперь проходили за книгами Шани — он решил для себя, что раз уж отец всерьез взялся за учебу, то и ему отставать не стоит. Он даже поспрашивал у целительницы, что такое Бан Ард, о котором упоминал отец, и та все ему рассказала, хоть и отметила, что никогда не слышала, чтобы в чародейской школе учились эльфы.
— Чародеи вашего народа называются Знающими, — пояснила она, — и с тех пор, как был разрушен Лок Муинне, я не слышала, чтобы появился хоть один новый эльфский маг. Но, думаю, твои родители смогут найти тебе наставника или что-нибудь в этом роде.