Голоса приближались, и очень скоро мальчик смог не только расслышать слова, но и понять, кто именно подходил к тайному месту. Его сердце отчаянно застучало в груди — родители шли, разговаривая так громко, что было понятно — они уверены, что их никто не слышит. Иан на мгновение засомневался — он, конечно, иногда подслушивал чужие беседы, и в этом, по его твердому убеждению, не было ничего постыдного — он ведь не собирался никому об этом рассказывать. Но подслушивать за родителями было совсем другим делом. Прежде, когда они жили еще в Вызимском дворце, мальчик пару раз застигал их за очень странными занятиями. Иан и сам любил обниматься с теми, кто ему нравился, но зачем для этого снимать рубаху, а тем более — штаны, совершенно не понимал. Так или иначе, застигнутые за такими объятиями родители, всегда выглядели так, будто их застигли над окровавленным трупом с ножом в руках, и, ради их спокойствия, Иан решил больше не рисковать. Сейчас же они буквально сами шли к тому месту, где он скрывался, и разговаривали, не понижая голоса. Конечно, мальчик мог бы подать знак своего присутствия, но это было чревато серьезным наказанием — все же, если его застигнут рядом с затонувшей лодкой, очень сложно будет доказать, что маленький эльф очутился здесь совершенно случайно. Потому он решил пока притаиться и послушать.
Отец был одет в легкую светлую тунику, свободно струившуюся по его острым худым плечам. На голове, как отметил Иан, не наблюдалось его извечного платка, а сильно отросшие черные волосы были схвачены в небрежный рассыпающийся пучок. Лицо отца казалось недовольным, а неестественная бледность выделяла и подчеркивала на нем россыпь веснушек — на Туссентском солнце они и так всего за пару дней стали ярче и заметней. Папа шагал с ним рядом, заложив руки за спину — и Иан знал, что жест этот не предвещает ничего хорошего. С таким видом прежде папа принимал неприятных посетителей во дворце или отчитывал Иана за проступки.
Они остановились в паре шагов от спускавшегося к воде дерева, и отец, повернувшись к собеседнику спиной, скрестил руки на груди и устремил взгляд единственного глаза куда-то вдаль — Иан на мгновение даже решил, что его обнаружили.
— Это пустые разговоры, — заявил отец резко, — ты все равно не слышишь меня, и я будто камни в колодец бросаю.
Папа досадливо поджал губы, но попытки развернуть спутника к себе лицом не сделал, даже отступил на полшага, чтобы точно его не касаться.
— Я слышу тебя, — заверил он, — и я слышу, что ты несешь полную ерунду. Мы гости здесь, нам позволили остаться, потому что больше пойти нам некуда, и ты забываешь…
— Я ничего не забываю, — отрезал отец, — и это твое трогательное стремление осесть где-то и пустить корни мне очень понятно. Я и сам мечтаю жить в мире и сытости до конца своих дней, но здесь… не то место, в котором мне хотелось бы задерживаться.
Папа хмыкнул и развел руками.
— Мы же сошлись на том, что хотим построить дом, и…
— И нам надо где-то жить, пока он не построен, — резко оборвал его отец, — но мы не сошлись на том, где именно должен быть построен этот дом. Почему здесь, в Туссенте? Мы можем поехать куда угодно, в любую часть света — хоть в Цинтру, хоть в Назаир, хоть на Скеллиге, но ты решил, что задержимся мы именно тут, где на меня все смотрят, как на странную диковинку.
— Здесь на тебя так смотрят, потому что в Туссенте уже много лет не видали ни одного эльфа, — возразил папа, — а в любом другом месте будут таращиться, потому что помнят твое лицо еще по плакатам, где было сказано, что ты — опасный преступник и душегуб. Мне кажется, можно потерпеть любопытные взгляды — люди быстро привыкают к необычному и перестают обращать внимание. Да и когда вообще тебя волновали косые взгляды?
— Никогда, пока я мог прирезать любого, кто посмотрит на меня косо, — зло откликнулся отец, и сердце Иана вдруг неприятно дрогнуло. Он вспомнил слова мастера Лютика, которые до этого момента не принимал на веру. Его родители в прошлом были непримиримыми врагами — и больше того, убивали и мучили себе подобных, не считая жертв и не зная жалости. Сейчас, глядя на застывшее лицо отца, в это очень легко было поверить. Мальчик прильнул к корпусу лодки плотнее, полностью обращаясь в слух, боясь услышать еще больше правды — и не в силах перестать слушать.
— Рад, что ты не намерен резать никого из местных, — нейтрально, с нотами жесткого сарказма, заметил папа. Нахмуренные черные брови сурово сошлись у переносицы. Обветренное лицо казалось Иану совершенно незнакомым. Тот, кто всегда ему улыбался, был добрым, внимательным и родным, у кого всегда можно было найти защиту, к кому всегда можно было забраться на колени и обнять за шею, исчез, а на его месте стоял человек, с которым страшно было заговорить, от прямого пытливого взгляда которого сложно было укрыться.
— Еще эта колдунья, — продолжал отец, и Иан заметил, как он сжал кулаки, — которая, видимо, решила, что Иан — ее сын, и предпочла бы, чтобы тебе отсекли голову, а меня сгноили в Дракенборге, лишь бы мы никогда за ним не приезжали.
— Прекрати, — папа теперь ронял слова, как тяжелые камни, едва размыкая побелевшие твердо сжатые губы, — она заботилась о нашем сыне, ничего не прося взамен, и твои слова…
Отец рассмеялся, но в смехе его не было ничего веселого. Стало понятно, что с большим удовольствием он плюнул бы собеседнику в лицо. Папа медленно выдохнул, и продолжил уже более миролюбиво:
— Я не верю, что тебя настолько пугают взгляды крестьян на твой шрам или ты всерьез веришь, что Йеннифер намеревается отнять у нас Иана. Есть что-то другое, о чем ты мне не говоришь. Скажи, Иорвет. Ты обещал ничего от меня не скрывать, помнишь? А я чувствую, что сейчас тебя волнует что-то по-настоящему важное. Иначе мы с тобой бы сейчас не разговаривали.
Отец молчал. Иан видел, как дернулось его лицо, как губы искривились в горькой незнакомой усмешке, а потом задрожали, будто эльф готов был закричать или заплакать. Он опустил веко и наконец выговорил очень размеренно и негромко, подчеркивая каждое слово.
— Да, они все меня не волнуют, — сказал он, — меня волнует ведьмак.
Папа удивленно моргнул, уголки его губ неуверенно дрогнули.
— Геральт? — переспросил он, — но почему? Вот уж кто помогает нам безо всякой задней мысли. Я знаю его много лет, и он…
— Всегда тебя выручал, я знаю! — почти выкрикнул эльф, развернулся на пятках, и теперь они наконец-то стояли лицом к лицу, — и я знаю, что ты тоже вытаскивал его из совершенно безвыходных ситуаций — то из тюрьмы, то из-под нильфгаардского меча, и вообще вы друзья не разлей вода. Но, может быть, ты забыл, какой договор вас теперь связывает? Я вот прекрасно помню.
— Я тоже помню, — подтвердил папа, пару секунд помолчав, взвешивая каждое слово, — но с тех пор, как я заключил этот договор, у меня не прибавилось ни неожиданных детей, ни даже щенков или жеребят на конюшне. Я не получил наследства от давно потерянного родственника или новостей от забытых союзников. Так что я даже не знаю, что ему предложить, когда пройдет этот год. Геральт заключал со мной эту сделку, чтобы ничего с меня не взять, это был вопрос чести.
— Зеркало, — обронил отец, и Иан едва расслышал это слово, и решил даже, что неправильно понял. Папа прикрыл глаза и выдохнул. Его лицо будто враз расслабилось, как мехи, из которых вышел весь воздух.
— Зеркало, — повторил он, и в тоне его промелькнула холодная обреченность.
— Если ведьмак вспомнит о договоре, ты обязан будешь отдать его, — продолжал отец, и теперь его голос звучал бесстрастно, почти жестоко, — а он — обязан будет его забрать.
Папа молчал, а Иан, чувствуя, что окончательно перестал что-либо понимать, от одного взгляда на него ощутил вдруг такую пугающую пустоту, что холодная вода сомкнулась вокруг него липким удушливым коконом. Он прижался к лодке вплотную, пачкая руки и лицо тиной, боясь лишний раз вздохнуть, чтобы не обнаружить своего присутствия. Он случайно подслушал какую-то страшную, невыносимо тяжелую тайну, и теперь непременно должно было случиться что-то непоправимо плохое.