— Я уже не буду это есть, спасибо большое, черт подери, — мрачно сказала Пингвинов-жена и вылила суп в окно, а потом и супницу туда выбросила. А потом и салатницу. Тут уже и муж подключился: расколотили весь сервиз.
Марфа почувствовала себя неуютно, попрощалась и поехала домой, испытывая чувство вины и неясный страх сойти с ума. Открыла посудный шкаф — а там гора битой посуды.
Это был один и тот же сервиз, вот в чем дело.
ДУРНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ: ГОСТИ
Одна женщина, ее звали Софико, хотя у нее в роду не было грузин, как-то сидела дома и ждала мужа с охоты. И очень, очень нервничала: было из-за чего нервничать, во рту все было зелено и горько, как после пригоршни октябрьского, вымерзшего крыжовника, на ладонях с утра еще появились мягкие, сонные и абсолютно безболезненные волдыри, напоминающие жемчуг, но какой-то неполный, как если бы этот жемчуг приснился и не совсем целиком вышел из сна, явившись только оболочкой. Безболезненной, но неприятной, очень неприятной — берешь в руку чайник и чувствуешь, как он утопает в этой сонной жемчужной мякоти, а кости пальцев ломит отсутствием привычного фарфорового прикосновения. Муж ушел на охоту еще в пять утра, а с шести Софико начала видеть сны, в которых она разоряет чужие могилы и заливает получившиеся жирноватые ямы свежим молоком, которое тут же, прямо на кладбище, доит за деньги у какой-то коровы в красном платье, десять копеек за литр, очень дешево, бормочет корова, задирая подол, и Софико радуется, буквально за мелочь какую-то ямки доверху, всем будет тепло, хорошо, — успокаивается она только тогда, когда все кладбище вместо торчащих из земли каменных монументов превращается в ровные ряды сияющих и питательных молочных луж. Коты опять же могут приходить, понимает она во сне, молоко вот свежее, спасибо (корова опускает подол и говорит: я теперь могу идти, вы ведь уже все сделали, да?). Потом ей — во сне, разумеется, — становится как-то не по себе, и она идет за толкованиями этого сна к психологу, который тоже во сне назначает ей какие-то таблетки с названием «Вера», это то ли имя, то ли смысл жизни, но это вряд ли смысл, потому что от таблеток Софико начало тошнить, и она проснулась лицом в подушку.
И вся подушка в этих полупереваренных таблетках.
Какая уж тут вера, подумала она. Хотя не поверить было тяжело: некоторые таблетки были почти целехоньки. Видимо, она просто проглотила гораздо больше, чем нужно было, — вот и проснулась.
Помимо снов были еще кое-какие нехорошие приметы. Дочь Софико спустилась со второго этажа и сказала, что у нее какое-то прелюбопытное нервное расстройство: когда она смотрится в зеркало, не видит и не распознает своею лица, видит только большой кожистый кусок чего-то однородного — ни глаз, ни носа, ни рта.
— Ты выглядишь нормально, успокойся, — сказала Софико, но потом подумала: а где должна быть дочь? Разве она не уехала пять лет назад? Уехала. Нет никакой дочери.
— Нет тебя, — сказала она, — вот и не видишь ничего.
Дочь пожала плечами и ушла наверх. Да, ей теперь будет о чем подумать там, наверху.
Софико пошла в кухню, потрогала ладонью печь: молчит. Во сне печь говорила, причем очень нехорошие вещи.
Тут в дверь постучали, но не муж — Софико уже знала, что с мужем на охоте случилась трагедия, об этом ей подсказала мушиная лента, свисающая с потолка: мухи налипли на нее в форме слова «трагедия», как-то умудрились.
На пороге стояла маленькая девочка с пулевой раной в детском сердце. Сердце это самое, детское, не билось, кровь не ходила внутри девочки туда-сюда, поэтому цвета девочка была нехорошего, октябрьского, ну и ладно, на дворе же октябрь, подумала Софико.
— Дайте водички, — попросила девочка. — Пить хочется страшно. И зайти некуда — тут один только дом в округе.
Софико зачерпнула кружкой воды из ведра, отдала кружку девочке, отметив: оранжевая кружка с зайцем, больше потом из нее не пить, потому что девочка уже, наверное, заразная, пока ходила в таком виде по лесу, микроорганизмы в ней какие-нибудь, стопроцентно.
Девочка напилась, вытерла рукавом синие губы и сказала:
— Ну вот, а теперь я боюсь обратно идти, я тут у вас в кухне посижу, — и села за стол, и сидит.
Ну, если задуматься и как-то отвлечься, девочка как девочка.
Софико сидела за столом напротив девочки, старалась на нее не смотреть и курила. В дверь снова кто-то постучал, и снова не муж — уже по приходу девочки было ясно, что дела мужа плохи. (Софико сказала себе: вестник, она вестник, как только придет само известие, она исчезнет вместе со всей этой выпитой водой, и кружку может забирать, я ее все равно выброшу иначе.) На пороге стоял дедушка-пасечник с замерзшим осенним ульем вместо головы.