— Выдумать деревянного коня и в самом деле мог только Одиссей, — сказал я. — Детская хитрость, что и говорить. Греки были в отчаянии, они проигрывали, а они не могли проиграть, что угодно, только не проиграть. И вот Менелай, Одиссей, Диомед, Ферсандр, Сфенел, Фоант, Махаон, Неоптолем и этот… светленький… вечно я его забываю… засели в этот гроб, в эту деревянную лошадь. И им было жарко, пахло смолой и стружкой, они хотели пить и выйти размяться и старались не думать, что будет, если троянцы решат сжечь данайский дар. Они просидели там весь день, до самого вечера, а троянцы так и не пришли. Просто не вышли из города, и всё. И тогда они выбрались наружу, переглянулись, достали мечи и побежали к городским стенам, вдевятером. Они знали, что впереди верная смерть, но бежали все быстрее и вдруг увидели, что ворота Трои распахнуты, внутри накрыты столы, горят огни. И троянцы сидят, ждут. Они ждали нас целый день, понимаешь? Просто сидели и ждали, когда мы придем. Елена тогда пропала. Я ее понимаю, десять лет верить, что одно только слово — и все могло быть по-другому, одно-единственное слово. Но не думала же она, что все это тянулось так долго из одной только гордости? А может, и думала, у Елены, знаешь, вечно были какие-то странные идеи. Может, она даже решила, что Менелай не стал ее искать, а просто развернулся и отправился домой. — Я усмехнулся и посмотрел на этих двоих. Они все еще стояли обнявшись, и я подумал, что когда-нибудь и я вернусь домой. Обязательно вернусь. Рейсовый на Монреаль должен был вот-вот подойти, и я пошел к станции за вещами. Как знать, может, как раз в Монреале мне удастся встретиться с Полифемом. Как знать.
Юлия Боровинская
ЧАСЫ СТАРОЙ АННЫ
— …и в нашем городке, сударь мой, я и рекомендовал бы вам заночевать, хоть на часах — всего-то четыре пополудни. Вся беда в том, что места далее начинаются дикие, и ежели вам не улыбается спать прямо на сырой траве в лесу, то впереди — одно-единственное селение, да и там на постой можно устроиться только у старой Анны, чего я бы вам, при всем моем уважении, решительно не рекомендовал.
Терять несколько светлых часов, которые я мог бы провести в дороге, мне совсем не хотелось, и без того в город N., где ждали меня неотложные служебные дела, я мог рассчитывать попасть только завтра к вечеру. К тому же я подозревал, что говорливый трактирщик нарочно запугивает меня, чтобы получить свой процент от владельца гостиницы, располагавшейся напротив.
— Скромность сельского жилья меня отнюдь не смущает. Ведь какая-то постель там найдется, а впрочем, одну ночь можно провести и на голых досках — была бы крыша над головой!
— Ох, сударь, — покачал головой доброхот, — вы еще не знаете, кто такая старая Анна. Ведьма, натуральная ведьма, честью клянусь, и это вовсе не поэтическое преувеличение! Всю округу пользует она своими отварами и настоями — и добро бы только от болезней! Нет, сударь, случается, даже и из нашего города ездят к ней за приворотными и отворотными зельями, со страхом, надо заметить, ездят, поскольку характер у старой Анны скверный, а неприятности она способна доставить преизрядные. Понимаете ли: не так чтобы по сельской простоте корова сдохла или, скажем, дом сгорел, а вся, буквально вся жизнь человеческая может стать одной сплошной цепью горестей и разочарований, и все по вине этой чертовой лекарки. Говорили, что местный патер осудил как-то прилюдно ее деяния — и что же? Буквально в тот же день к вечеру случилось у него воспаление поясничных ганглий, так что бедолага уже и разогнуться не мог, соседские свиньи сломали ограду и уничтожили весь его огород, любимый племянник запил и бросил почтенное ремесло ювелира, увязавшись за какой-то циркачкой из бродячей труппы, из церкви необъяснимым образом исчезло старинное серебряное распятие, а в довершение всех бед у несчастного патера пропал голос, так что он и оправдаться-то перед епископом не мог. И все это из-за пары слов, сказанных, замечу, во вполне справедливом гневе! Да что там патер! Собственного сына она, говорят, прокляла за то, что тот женился против ее воли. Так верите ли, сударь, не прошло и полугода, как он утонул, вытаскивая ведро из собственного колодца. А его жену со дня похорон никто больше и не видел — должно быть, тоже погубила колдунья…
Словоохотливость собеседника уже начала меня утомлять, к тому же пора было трогаться в путь, поэтому я заметил:
— Ничего, я человек спокойный и выдержанный, уж как-нибудь мы с этой старухой поладим! — после чего вежливо распрощался, расплатился за обед и устремился к выходу из трактира.
Солнце клонилось к закату, копыта моего успевшего отдохнуть коня весело вздымали дорожную пыль.
Городские окраины и поля вскоре сменились перелесками, а затем и натуральным лесом, грозно вздымавшимся по обе стороны тракта. Просека все сужалась и сужалась, узловатые ветви деревьев, казалось, готовы были сшибить мою шляпу, а за их корявыми, поросшими мхом стволами клубились вечерние тени. Миля за милей, час за часом дорога текла, словно река меж буро-зеленых скал, и когда на побледневшем небе проявился слабый серп луны, я уже готов был пожалеть о том, что так легкомысленно отверг совет трактирщика и не заночевал в городе.
Но тут лес внезапно оборвался, замелькали кресты скромного деревенского кладбища, и впереди я увидел полтора десятка домишек, окна которых одно за другим начинали светиться. Я остановился у первого же строения, показавшегося мне прочным и опрятным (это был узкий, красного кирпича дом с затейливой надстройкой, в чердачном окне которой еще полыхали отблески заката), спешился и решительно постучал в дверь. Открыла мне молодая и довольно миловидная белокурая женщина, выглядевшая чрезвычайно испуганной. Прежде чем она успела произнести традиционное «Что вам угодно?», я сам спросил:
— Простите за вторжение, сударыня, но не здесь ли живет старая Анна?
Еще большее смущение отразилось на ее лице, и женщина невнятно пробормотала:
— А зачем вам она?
— Мне сказали, что она единственная в этом селении принимает путников на постой. А поскольку дела службы увели меня далеко от дома, я готов щедро заплатить ей за гостеприимство.
Незнакомка поспешно посторонилась, освобождая дверной проем, и, понизив голос, почти шепотом произнесла:
— Так проходите же, сударь, проходите скорей. Старая Анна — моя свекровь, и комната на ночь у нас найдется.
— Да, но мой конь…
— Я сама займусь им, сударь. Овса у нас, правда, нет, но охапку хорошего душистого сена он получит. Не стойте же на пороге!
Без лишних пререканий я позволил проводить себя по полутемному коридорчику в комнату для гостей, после чего женщина удалилась, оставив меня созерцать излишне пышную кровать, укрытую наивно вышитым покрывалом, простой стол без скатерти, на котором горела лампа, и показавшийся мне неуместным в деревенском доме темный высокий шкаф, за волнистыми стеклами которого угадывались корешки книг. Едва я решился потянуть за его дверцу, которая протестующе заскрипела, как на пороге комнаты появилась белокурая хозяйка.
— Ну вот, сударь, — уже гораздо более живо произнесла она, — с вашим конем все в порядке. Вы, должно быть, захотите умыться с дороги. Я принесла… — И тут поток слов внезапно оборвался, словно перехваченный грубым окриком, лицо ее побледнело, вся она встрепенулась, спешно поставила — почти бросила — на стол кувшин, таз и полотенце и выбежала из комнаты. Вскоре откуда-то издали до меня долетел нежный хрустальный перезвон, невидимые колокольчики проиграли несколько тактов какой-то мелодии и смолкли.
Я не торопясь и с удовольствием умылся каким-то необыкновенно душистым мылом, привел в порядок волосы, отряхнул дорожную пыль с камзола и уже подумывал, не закурить ли мне трубку, как слабый, но высокий голосок позвал меня: