— Не обидно мне, — улыбнулась Ганна, прижалась к плечу Видаля.
— Нет, а правда, что же мне делать с лягушками? — вспомнил Хо.
— Да придумаем что-нибудь, не беспокойся. — Олесь махнул ему рукой, и вдвоем они подняли и поставили к столу тяжелую скамью.
Свинья, освобожденная от сбруи, бродила в воде, фыркая и всплескивая — ловила рыбешек.
Кукунтай выдернул паренька из темноты, в которой он пытался укрыться, и поставил перед всеми.
— Вот. Ученичка Господь послал, однако. Рутгертом звать.
Мастера по очереди назвались, рассаживались за столом, приглядываясь к парню. Тот упорно не отрывал глаз от песка под ногами.
— Молодой еще, — вздохнул Хо. — Счастья своего не понимает. Ты смотри, Рутгерт, смотри вокруг — красота какая! Тебе можно, смотри.
— Стесняется, однако. Потому и признал в нем нашего, что стесняется. — Кукунтай ухватил кувшин, заглянул в него.
— «Альтштадт»! — гордо заявил Видаль. — Настоящий, нефильтрованный. С Королевской горы.
— Ага, — заулыбался Кукунтай, щедро плеснул пива в кружку, поставил перед парнем. — Ждал вот Ганну, договорились на Суматохе встретиться. Я свое закончил, однако, на новое место перебираюсь. Вот и решил погулять, по трактирам пошляться, то-сё, сами понимаете. Ну, перебрал малек. А там болван каменный, знаете, на площади.
— Это не болван, — строго сказал Мак-Грегор. — Это памятник.
— Вот-вот, памятник — а выглядит, как полный болван! Решил его подправить, присел на булыжник, смотрю себе, никому не мешаю. Так его повернул, этак, выражение лица попроще, руку слева направо повел. Народ там отвык уже от таких штук. Пятое поколение, место не новое. Собралась толпа, смотрят, молодняк чуть не на голову мне лезет, да что, да как, дяденька, научите… А этот стоит в сторонке. Я на него раз гляну, другой — он тут же глаза в землю. Как будто ни при чем. Но я-то вижу — все, пропала душа. Подошел к нему, пойдешь, говорю, со мной — учиться? Мотает головой, дурашка, я, мол, неспособный, у меня не получится…
— Да. Самое то! — Мак-Грегор двинул бровью и сунул пальцы в рыжие вихры на затылке паренька, тут же отдернул руку, цыкнул: — Есть, сидит.
— Пусть сидит, однако, — согласился Кукунтай. — Сейчас убирать не будем. Сейчас он только в помощь.
— Ты сильно ему вырасти не дай… — встревожился Хо. — Привыкнет парень, потом снимай — не снимай, толку никакого. Нового вырастит себе.
— Не беспокойся, Хо, — махнул рукой Олесь. — Тюлень не вчера родился, знает этих тварей. Да кто из нас их не знает? Которые совсем без них — на что они годятся?
— Да, — кивнул Мак-Грегор. — Вот у меня знакомый на Розовой горке, он с таким до сих пор — и снимать не хочет. Управляется как-то. Говорит, иногда совсем жизни не дает, но в целом — ничего себе так.
— Кто у меня там? — прошептал паренек, вжавши голову в плечи.
— Тварь одна. Временно полезная. — Видаль положил руку ему на плечо. — Не бойся. Теперь уж ничего не бойся, кроме самого себя. Ты теперь наш.
— А кто вы такие? А то дядя Кукунтай мне ничего не объяснил.
Видаль усмехнулся: дядя! Тюлень ненамного старше этого рыжего выглядит да ненамного старше и есть, смотря каким счетом считать.
— Мастер Кукунтай. И все мы здесь — мастера. Люди. И ты будешь.
— А в каком деле вы мастера? Я тоже — что делать буду?
— Что ж ты, Тюля, ничего парню не объяснил, поволок за собой, как мешок какой?
— Не успел, однако! — засмеялся Кукунтай. — Налетела красуля эта на зверюге своей, народ с площади шарахнулся, визгу… Надо было сматываться, пока чего не вышло… Я и то хозяину за постой задолжал, на обратном пути надо будет заглянуть… Давай, Видаль, ты объясни, у тебя хорошо получается.
— Такая у меня работа, открывать закрытое. — Видаль повернулся к парню. — А у Мак-Грегора вот — лучше всего получается мосты наводить. Любые. Связать одно с другим, что угодно. Олесь — гончар у нас. То есть он может любой сумятице порядок придать, форму красивую, удобную и полезную. Кукунтай — оборачиваться умеет. Значит, может в каждой вещи ее изнанку разглядеть и на свет вывернуть. Вот так. Это у каждого — особенное умение. А общее… Вот посмотри вокруг — нравится?
Парень наконец-то, от пива ли или от спокойной речи Видаля, расслабился. Обвел зачарованным взглядом залив с огромной луной, сосновый бор, берег в камыше, дом с желтыми уютными окнами. Кивнул медленно, уважительно.
— Когда я сюда пришел, здесь только и было — горстка песка да мутные воды. И то в тумане тонуло. Теперь — новое место в мире появилось. Вот Мак-Грегор мне мост построит — куда-нибудь да выведет. Так малые места в большие собираются, растет мир. Понимаешь?
— И что… И я так… смогу? — прошептал парнишка.
— Сможешь. Уже можешь, не умеешь только. Научишься. Эх, не то слово… Дело такое: ему не научишь и не научишься, кроме как себя самого и у себя самого. Ты вот что запомни твердо и помни всегда: нет среди нас такого, чтобы разбираться, кто сильнее да умелее. Когда только начинает мастер, у него еще кое-что не получается, потому что своего способа делать это он не нашел, а чужие ему не годятся. У одного не получается одно, у другого — другое, и все, выходит, новички — равны. Но зато когда мастер в полную силу войдет, что-то у него получаться будет лучше, чем у всех других. А другое — у другого. И опять все равны. Это очень важно. Это тебе жить поможет. А то тварь, на загривке у тебя, она любит такими мыслями подтачивать: и что ты хуже всех, и что ты лучше всех… Что так, что этак — одна отрава.
— Верно ты все говоришь. — Ао оторвался от кружки и значительно поднял палец. — Но «научиться» — не то слово. Кто попало и не научится. Заразиться можно. Понимаешь, мальчик? Заразиться. Вот как ты смотрел на Тюленя сегодня — и подцепил эту заразу. А заразиться можно, если есть предрасположенность. Вот у тебя она есть. Может быть, ты такой родился, а может — тварь у тебя в душе дырку высверлила, и теперь в нее хлынуло… Хлынуло. — Ао не нашел подходящего слова — назвать, что хлынуло в душу изумленному пареньку на площади перед исковерканным памятником Видалю, и, махнув рукой, допил пиво.
— А другие что умеют особенного? — шепотом, спросил паренек. Глаза у него уже блестели — от счастья.
— Ну вот Ао, например, ничего не умеет. Зато он так любит смотреть, как дождевые капли от луж отскакивают… В общем, стоит ему задуматься, как тут же дождь и пойдет. Для того он сегодня сюда пришел — подарить этому месту первый дождь. Хо создает бесподобные пейзажи. Он — истинный мастер гармонии.
— И в чем угодно, да?
— Да. Ты понимаешь. А вот Ганна. Отчаянная девица, как сама жизнь. И конечно, живые твари лучше всех у нее получаются. О! — Видаль хлопнул ладонью по столу. — Ганна, душа моя, не сделаешь ли ты мне в честь праздника подарок?
— Для тебя — что угодно! — лукаво прищурилась Ганна. И добавила: — Сегодня.
— Только сегодня? Эх, надо бы пользоваться случаем, да ради друга чем не пожертвуешь! Ганна, сердечко мое, попробуй научить Хо лягушек делать, а?
— А сам говорил, этому не научить! — засмеялась Ганна.
— Я говорил, да Ао меня поправил. Научить нельзя — заразить можно. Давай, девонька, душа моя, постарайся, сделай нам лягушечек зеленых, сладкоголосых! И пусть Хо с тобой рядышком посидит, может, и его зацепит?
— Крепко уже место стоит? — спросил Мак-Грегор. — Не развалит она его?
— Крепко-крепко. — Видаль откинул со лба мокрые волосы. — Да я и подержу, поправлю, если что. Дело того стоит.
Хо расплылся в улыбке: его страсть к лягушачьему пению всем давно была известна, потому и растил он места такие, где озера, или пруды, или медлительные реки лениво плескались в заросшие камышом берега.
— Жадный какой! — Ганна покачала головой, глядя в глаза Видалю. — Решил лягушечками разжиться на халяву.
— Ты думаешь, у меня своих нет? Полно! Я о друге радею. Плюс некоторое видовое разнообразие… не помешает здешнему биоценозу.
Мак-Грегор фыркнул, Кукунтай зашелся хохотом.
— Какие, однако, слова знает! Ты еще про экосистему вверни.