Так много следовало успеть, но сколько же драгоценного времени было безвозвратно потеряно! Подумать только, он выбросил на ветер целый месяц ради гигантской гостиницы в Нью-Йорке, которую даже не начали строить! Да что там этот месяц — годы, проведенные над Святым Семейством, еще вчера мнившиеся ему вершиной пути, теперь представлялись дону Антони потраченными впустую. Впрочем, он многому научился за эти долгие годы, и, даст бог, умения эти теперь помогут ему в исполнении возложенной на него миссии. Никогда еще сознание его не было столь кристально ясными зрение столь острым, чему отнюдь не мешало легкое смещение привычной точки зрения, придававшее всему особый прозрачный смысл, а если он и слышал временами некий наставительный голос, то ведь голос сей принадлежал не кому иному, каксамому святому Антони, и отнюдь не искушал, но, напротив, каждый раз приносил весьма важные, хоть и не всегда совершенно внятные ему сообщения:
«Ищи покрровительства нашего почетного консула Иегуды Прроспер-бека Лурррии, ибо он, как никто иной в Иерусалиме, знает, кому и как следует давать бакшиш…»
«Пуще огня беррегись человека по имени Калатррава! Его наглое вмешательство способно безнадежно испорртить самый прекрасный план…»
О, сколь совершенен был его последний прозрачный чертеж — сладостный сон прозрения гениальной души, воссиявшего перед погружением во мрак!
Видение венчающего Святую гору строения в форме распускающегося ириса повергало в сладкий восторг головокружительным эротизмом влекущих в глубь цветочного лона лепестков-сводов, дразнящих множеством оттенков и фактур известнякового туфа — от белоснежного искристого сахара, стареющей слоновой кости и сухой бугристой розоватой мякоти разломленного гранатового яблока до влажного мясистого глянца раковинного нутра и сочного персикового бархата. Что это было — храм всех народов, о котором мечтали иудейские пророки, собор, ждавший освящения епископом Асторгским Жуаном Баутиста Грау-и-Валлеспионос, или нечто совсем иное? Сам Гауди не имел о том твердого представления, но разлетающиеся крутыми дугами к четырем сторонам света лепестки-крылья явились ему отражением сомкнувшихся вершинами маховых крыл гигантских стрижей-серафимов, некогда увиденных на старинной еврейской гравюре.
Оттоманская стена, обрубавшая Старый город, превращая его в подобие загона для скота, уступила место плавно оплетающей покрытые зеленью и укрепленные мозаичными террасами склоны горы ограде, следующей плавной логике морского прилива и вязкой подвижности вулканической лавы и украшенной переливающимися в лучах солнца орнаментами, составленными из осколков разбитых по всему миру сотен тысяч чайных, кофейных и столовых сервизов, антикварных ваз и современных чаш, гармониями, пред пиршественной музыкой коих бледнели красоты Гюэлева парка. Округлая и причудливая длительность новой стены, способная сравниться разве что с медлительной вычурностью затянувшейся описательной фразы, не позволяла взгляду оторваться от своего размеренного замкнутого течения. Ах, если бы Эусеби мог это видеть!
Восемь гигантских ажурных арок, в отделке которых сохранены были декоративные элементы прежних турецких ворот — каменные львы, картуши и завитки орнаментов, — триумфально взметнулись ввысь. Розою ветров раскрывали они город навстречу миру, и от каждой устремлялись в даль трамвайные пути. От Новых врат серебряные нити рельсов и проводов тянулись на северо-запад, к Лидде; от Дамасских — на север, к Сихему; от Цветочных — на северо-восток, к Иерихону; от Львиных — на восток, к Кумрану; от Милосердных — на юго-восток, к Иродиону; от Благоуханных — на юг, к Вифлеему; от Сионских — на юго-запад, к Аскалону. Главная же трамвайная магистраль, первой представшая его взору в момент потери сознания, широчайшая, обставленная двумя рядами высоких фонарей-пальм, единственная во всем городе прямая как стрела линия, устремлялась от Храмовой горы через весь Старый город и сквозь Яффские ворота на запад, к морю.
Каре жилых кварталов Нового города уступили место разомкнутым лекалам, свернулись улитками, улицы плавно потекли, и за их излучинами взору неожиданно открывались просторные заводи и озера площадей, над которыми нависали тенистые аркады, опирающиеся на органные корни колонн. Никогда уже. человечество не вернется к отвратительной прямоугольной решетке Барселоны!
Конфигурация и декоративное убранство зданий сводили с ума: сакральные сосуды цитронов и гранатов, ковры плющей и летучие фейерверки пальмовых ветвей, наборные конусы хвойных шишек, ярусные башни хвощей, епископские посохи нераскрывшихся папоротников, бесконечные вариации лиственных розеток и цветочных солнц, пляшущие ритмы виноградной лозы с вырезными листьями, непредсказуемыми извивами усиков и достойной аккадской богини тяжестью гроздей, перегородчатые фонарики физалиса и луковицы всех форм и оттенков, бесстыдство приапа-арума и кривлянье скарамушей-опунций, парашютные соцветия чеснока, тиары тюльпанов и тюрбаны желудей, маковые булавы и причудливые звезды колючих семян, кисточки репейников, кошелки бобовых и мотыльки цикламенов, собранные в косы и раскрытые метелками колосья злаков, римские свечи гиацинтов и драматичные кисти акантусов, вспухшие купола и мягкие зонтики грибов, изысканно выгнутые ятаганы разнообразных стручков и турецкие туфли перцев, изыск раковин, неповторимых в искажении всех канонов, абрисы горбатых верблюжьих спин, бараньи рога и лиры бычьих черепов, неуловимая замершей формой библейская текучесть змеиных тел — все это и еще бесчисленное множество других элементов неожиданно и гармонично сплеталось, образуя невиданное архитектурное единство.
Многоцветные витражные люстры для ночного освещения замерли колоссальными фосфоресцирующими бабочками в паутине электрических проводов. Над оврагами и лощинами повисли воздушные мосты, которых дону Антони так не хватало в Барселоне, лишенной, подобно Иерусалиму, речной благодати. Гигантский фонтан, который так и не решились возвести на площади Каталонии, расцвел невиданным цветником во Граде Давидовом, питаемый водами Гихона. Подножие холма-фонтана было густо оплетено медной вязью каперсовой лозы, увешанной почками, плодами и широко распахнутыми белыми цветами с мириадами изогнутых багровых тычинок, распылявших тончайшую водяную пыль на многие десятки метров вокруг. На вершине же мощная водяная струя возносилась на стометровую высоту из пестика исполинской лилии, полной до краев находящейся в непрестанном движении водою, а вкруг нее вращались на высоких стеблях веера папирусов, извергающие во всех направлениях тонкие упругие струи.
Грандиозный архитектурный план созидался со скоростью мысли. И вот уже оазис живых драгоценностей, пульсирующих калейдоскопическими ритмами, расцвел посреди непроглядной серости, царившей в мировой пустыне функционального строительства. Углы исчезли совершенно, и все богатство материалов открылось восхищенному человечеству в бесконечном прихотливом многообразии дуг, извивов, волн, воронок, потеков и наплывов. Многократно отраженное стеклом и глазурью солнце воссияло со всех сторон, и это воистину было подобно видению Рая. Город, росший перед глазами дона Антони, был почти завершен. Нерешенным оставалось лишь здание муниципалитета.
Сами городские жители совершенно преобразились. Евреи сменили угрюмые черные сюртуки и шляпы на легкие шелковые кафтаны всех цветов спектра, ибо отныне великая радость наполняла их сердца. Толпа магометан представляла собой упоительную картину, способную сравниться по самоцветной пестроте своей разве что с миниатюрами могольской и бенгальской школ. Приверженцы разнообразных христианских конфессий также являли зрителю пиршество красок и невиданных форм, причем мужчины не уступали в изобретательности дамам. Даже рьяных атеистов, участников рабочего движения, клерков и полицейских можно было принять издали за тропических жуков.