Скинул пальто, наскоро надел его на вешалку и пихнул в шкафчик. Пальто соскочило, но он не стал поправлять — пускай лежит, — бочком протиснулся за стол, где уже дожидалась первая папка бумаг. Не вчитываясь, пробегал глазами, машинально калякал подписи, шлепал печати, а кое-где по привычке въедливой конторской крысы зачеркивал слова, выводил на полях мелким бисерным почерком исправления. Сам затих, затаился и вслушивался, что происходит внутри головы. Даже упустил из виду, что при его появлении в комнатке две секретарши прекратили шушукаться и по-мышиному хихикать. Переводчица не поздоровалась, ожидая, что он кивнет ей первым — как всегда, сгорбленно, с заискивающей улыбкой — и при этом сузит щелочки пугливых глазок. В другой раз все это его бы насторожило, выбило из колеи, заставило сжаться и весь день перекатывать камень в горле. Но сегодня он быстро пробрался к столу и уткнулся в подшивку бумаг. Его глаза, с обычно напряженным и слезящимся взглядом испуганного зверька, сегодня были широко раскрыты, словно он повторял про себя и старался не забыть четверостишие, сочиненное по дороге. Переводчица заключила, что это не иначе как холод или осенняя пляска нервов, и, покачав головой, занялась своим делом — зацокала по клавишам.
Ближе к обеду он не поднял головы, проводил обиженным укоризненным взглядом шумную стайку направляющихся в буфет. Сидел все еще над первой подшивкой, не решался шевельнуться, словно боялся уронить вазу или блюдо, стоящее у него на макушке. Мотылек перестал трепетать и метаться по темной пустоте. Успокоился, опустился и сидел, сложив крылья в молитве. Наверно, он отдыхал, как и все другие мотыльки, что зимуют где-то на заколоченном досками окне дачного чердака, сторонясь паутины, засохших мух и осиного кокона. В теплой, сухой пустоте мотыльку было уютно, ничто не угрожало, ничто не нарушало покоя.
Он отложил бумаги в сторону, затих и вслушивался в движения мотылька, который тихонько изучал хоботком свое новое пристанище. От этого как-то радостно и тепло стало на душе. Та улица за окном показалась красивой: позади сизого асфальта оранжевые парики кленов незаметно пританцовывали, качаясь из стороны в сторону. И было так приятно осознавать, что сегодня крошечная полупрозрачная бабочка нашла приют и ночлег.
На стайку шумно вернувшихся из буфета он поднял ясные, улыбающиеся глаза, которые излучали странный свет и блестели. Возможно, из-за этого открытого взгляда и блеска в глазах бухгалтер, худой мужчина с остреньким серым лицом, заключил, что у коллеги грипп или простуда, возьмет еще заболеет, вон у него какое неважное пальто, придется выполнять работу за двоих. Подумав немного, бухгалтер поспешно выбежал, вернулся с чашкой чая и аккуратно поставил рядом со скромным, неинтересным человеком на стол, на салфетку.
Сегодня ему позволили уйти пораньше, от начальницы не укрылись его рассеянность и странный, восторженный блеск глаз. Когда он сбегал по ступенькам, накидывая на ходу пальто, было еще светло. Вдалеке, на той улице, в одном из окон двухэтажного особнячка уже горел свет. Он бежал, вдыхая сырой воздух, бежал, не мог остановиться, смотрел на небо и размахивал руками. Потом вдруг испугался, замер и стал вслушиваться: как там мотылек, не растревожился ли, не испугался? Кажется, нет. Сложив крылышки, тихонько шелестя, гость осторожно осваивался, обживался. «И надолго ты у меня? — шепотом поинтересовался скромный человек. — Хочешь, живи до весны, место есть, не дует, вместе как-то теплее, веселей, и можно поговорить по душам».
И он понесся, толкая локотком задиру ветер, мол, попробуй теперь догнать меня.
И взмыть вон до того бородатого облака казалось парой пустяков.
Алексей Толкачев
ОДИН НАРОД
— Трамваи — самые робкие и беззащитные животные. Свою жизненную силу они получают от проводов. Кроме того, бегать они способны только по рельсам. И по этим рельсам ничего не стоит выследить трамвая. Это может сделать даже малый ребенок вроде тебя.
— Мы с ребятами нашего племени уже дважды устраивали засады на трамваев! — гордо сообщил Маленькая Отвертка. — Я стрелял в них из лука, и каждая моя стрела попадала в цель! Но я не смог пробить их шкуру.
— Ай-кью! — засмеялся старик. — У трамваев металлическая шкура. Ее невозможно пробить стрелой. Ты только зря испортил хорошие наконечники, глупый Маленькая Отвертка!
— А мой друг Смотрит Косо метнул камень из пращи и пробил трамваю прозрачный лоб!
— Вот это уже похоже на настоящую охоту. — Старик прищурился. — Этот Смотрит Косо, видать, толковый парнишка. Из него выйдет хороший добытчик.
— Из меня тоже выйдет хороший добытчик! — воскликнул Маленькая Отвертка.
— Конечно, не сомневаюсь, — успокоил его старик. — Но сначала тебе еще нужно многому научиться. Я расскажу тебе о троллейбусах. Эти звери сильнее и самостоятельнее трамваев. Они не привязаны к рельсам и на своих резиновых копытах могут бегать хоть по асфальту, хоть по земле. Но опытный охотник может без труда выследить и троллейбуса. Надо только почаще смотреть наверх. Увидишь над головой провода — знай: по этой тропе ходят троллейбусы. Без проводов они обойтись не могут и в этом подобны трамваям. Есть у них и еще одна общая повадка: поздним вечером и трамваи, и троллейбусы сбиваются в большие кучи и устраиваются на ночлег в местах, которые мы называем парками. Если устроить ночной налет на трамвайный или троллейбусный парк, можно уйти с богатой добычей!
— Расскажи мне про автобусов, мудрый Крылья-и-Цепи! — попросил мальчик.
— Об автобусах тебе еще думать рано, — строго сказал старик. — Эти звери опасны и неуловимы. Выследить их невозможно. Им не нужны ни рельсы, ни провода. И не дай тебе Солнце встретиться на улице с разъяренным автобусом!
— А чем они питаются?
— Автобусы сосут бензин. Лучший способ убить автобуса — застать его врасплох во время бензинопоя. Но это очень опасное дело. Ведь там, на бензинопое, обязательно будут и наши враги, чистые. А для чистых мы сами — добыча.
— Ай-кью! Когда я вырасту, я стану лучшим в племени охотником на автобусов!
— Если Солнцу будет угодно, станешь. А пока иди-ка проверь свои крысиные капканы. Время завтракать!
Мальчишка убежал. Крылья-и-Цепи ласково смотрел ему вслед, задумчиво поглаживая висящий на груди амулет — фигуру голубя, вырезанную из спутникового коммуникатора. В свои тридцать с небольшим лет старик Крылья-и-Цепи был очень уважаемым человеком. На его поясе из волоконно-оптического кабеля висело пять скальпов чистых.
Лучи солнца весело били сквозь бреши в стенах развалин высотного здания на площади Восстания. В воздух поднимался синий дым. Женщины племени развели костер и ожидали охотников со свежим мясом.
Вартанян с отвращением передернулся. Ему казалось, он физически чувствует запах паленого хлорвинила и вкус жареного крысиного мяса. Впрочем, каков этот вкус, он, конечно, не знал. И, бог даст, до конца дней своих не узнает. Но хотелось бы, чтобы и потомки его тоже лишены были удовольствия лакомиться этим деликатесом. А это, увы, было пока под большим вопросом. Сегодняшний прогноз показывал все ту же апокалиптическую картину: разруха, голод, анархия, тотальная деградация и первобытный образ существования тех немногих, кому удастся выжить. А ведь это прогноз на 2120 год! Всего лишь через каких-то сто лет. Эпоха правнуков… Кликнув мышкой, Вартанян закрыл программу отображения результатов прогнозирования будущего. С просмотра этого ужасного зрелища он начинал каждый свой рабочий день. Эмоции — хуже некуда, но без этого Вартанян не мог работать. Напоминание о катастрофическом будущем было ему необходимо как стимул, как неопровержимый аргумент того, что он находится на правильном пути. Что он действительно должен, просто обязан день за днем своими собственными руками портить и убивать великое и славное дело. То дело, которое он и все его коллеги так любили, в которое вложили в свое время столько труда, души и вдохновения!