Она была молода, очень молода, но она хотела уйти в ночь к своему супругу, чтобы не иссякло воспоминание о недолгих ночах, проведённых с ним на брачном ложе, и я знал, что не в силах повернуть к жизни человека, глаза которого мечтают увидеть врата Аменти[16]. Однако я попытался унять кровотечение, обессиливающее её, и мне удалось на краткое время подарить отдых её измученному телу. Я сел около Нефернаи и поднёс к её губам кубок с целебными травами, она выпила всего несколько глотков и вновь откинулась на ложе, и золотые коршуны в изголовье вновь осенили её своими громадными крыльями. Лицо её таяло у меня на глазах, и тёмные тени уже пролегали под глазами и в углах рта, но она крепилась и даже пыталась улыбнуться, благодаря меня за заботу. Я укрыл её ноги тёплой шкурой леопарда и посоветовал думать о ребёнке, которому она должна помочь появиться на свет. Нефернаи долго молчала, временами лицо её искажала лёгкая судорога, но она тотчас же проходила, и роженица отдыхала, ожидая нового приступа боли. Как она была красива, о боги, как красива! Глядя на её угасающее лицо, в котором всё явственнее проступал внутренний свет, предвещающий близкую разлуку с земным, я вспомнил изображение богини Хатхор[17], виденное мною однажды в юности в одном из храмов города Хемену[18]. У той богини были такие же миндалевидные глаза, полные бесконечной любви и муки, и такая же складка пролегала в уголках божественных уст, и так же тонка была рука лучезарной, прижимающая к груди полураскрывшийся бутон цветка. Словно наяву, я видел перед собой лик Золотой[19], и мне казалось, что, избавив от мук Нефернаи, я избавлю от них и страдающую богиню, которая теперь ждала своего часа в полуразрушенном храме.
— Потерпи немного, госпожа, — сказал я ей, — когда первый луч солнца коснётся твоего прекрасного лица, твой ребёнок родится, и твои муки потонут в глубинах радости, ведомой только матерям, и ты больше не вспомнишь о них.
— Когда луч солнца коснётся моего лица, Мернепта, я умру, — тихо сказала она, и в голосе её были спокойствие и лёгкая грусть. — Я молю великую Исиду[20] лишь об одном — чтобы она даровала мне счастье увидеть моё дитя, будь то сын или дочь.
Она сказала «великую Исиду», не побоявшись произнести запретное имя на ложе смерти. Я знал, что она права, и боялся, что она покинет этот мир раньше, чем раздастся первый крик ребёнка, даже если мне удастся извлечь его живым. Я вновь принялся читать заклинания, и мои слова набегали на её угасающее сознание, как волны, то принося облегчение, то тревожа его. Вдруг она вскрикнула пронзительно и страшно, как раненая птица, и в этот миг появился на свет ребёнок, мальчик, такой хрупкий, что, казалось, тельце его было не толще стебля голубого лотоса. Я успел подхватить ребёнка и поднести его к самому лицу умирающей, и она коснулась кончиком носа[21] лобика новорождённого, даря ему свой прощальный поцелуй. Потом черты её осветились небывалым сиянием, она глубоко вздохнула и покинула обитель земной радости. Не впервые глазам моим предстало скорбное зрелище страданий и смерти, но тогда моё Ба почувствовало невыносимую боль, словно было рассечено на куски оружием злобного Сетха. Я держал на руках мальчика, у которого в первый миг жизни на земле ещё была мать, но который уже был сиротой, и видел, что он родился болезненным и слабым и что мне предстоит взять на себя заботы о его здоровье. Даже по неопределённым мягким чертам младенческого личика можно было увидеть, что мальчик этот будет красавцем, ибо его широко расставленные чёрные глаза были огромны, а пухлые губы очерчены столь чётко, что казались обведёнными пурпурной краской. Он едва вскрикнул, и кое-кому из толпившихся рядом показалось, что это был всего лишь последний вздох и что младенец уже отправился вслед за своей матерью в страну Запада, где оба они увидят отважного воина, уже забывшего о жестоких ранах, причинённых стрелами хатти. Но он был жив, хотя и очень слаб, хотя и теплилась его жизнь подобно угасающему светильнику среди непроглядной тьмы. Жрецы, среди которых первое место принадлежало Туту, одному из ближайших советников Эхнатона и верховному жрецу Дома Солнца[22] в городе, называемом Горизонт Атона[23], монотонно затянули полагающиеся заклинания над новорождённым царевичем, ещё одним отпрыском царского дома Аменхотепов. Моё скромное присутствие в покое, где величайшее таинство жизни так тесно сплелось с величайшим таинством смерти, мне самому уже казалось ненужным, но я всё не мог оторвать взгляда от прекрасного лица умершей Нефернаи. Исполняя предречённое ею, по её бледным щекам тихо скользили мягкие ласковые лучи только что взошедшего солнца, но поистине казалось, что свет, излучаемый этим лицом, превосходит золотой блеск царственного Атона. Необычайно красиво выглядел и сам покой, убранство которого свидетельствовало о тонком вкусе той, кому он служил при её жизни, и птицы на потолке, казалось, с шелестом расправляли свои белые и розоватые крылья, и журавли плавно выгибали шеи, красуясь перед своими подругами, и нарисованные тростники были полны птичьих криков. А на полу покоя раскинулся цветущий луг, где цветы соперничали друг с другом в красоте и яркости лепестков, и в солнечном свете всё дышало на нём, всё жило своей маленькой жизнью. Помню, тогда мне подумалось, что самым мрачным из всего убранства выглядело изображение солнечного диска, ибо оно поражало мертвенностью и торжественностью и как будто было создано только для того, чтобы ему поклонялись, всё равно, с любовью или без любви, с истинной верой, как Эхнатон, или с показной, как большинство его родственников и придворных. Я не заметил, как появилась в покое царица Нефр-эт, прекрасная, царственная Нефр-эт, чья улыбка была подобна улыбке Исиды, освещающей миры, чей гнев был подобен холодному блеску вод Хапи, когда сердится великая река и не выходит из своих берегов, чтобы насытить поля драгоценной влагой. Бросил взгляд на ложе, она сразу увидела, что Нефернаи мертва. Глаза её, лучистые огромные глаза, наполнились слезами и стали подобны чёрным озёрам, но озёрам живым, встревоженным порывом злого ветра, и она прижала руки к груди, всматриваясь в лицо умершей, и её губы тихо зашептали какие-то молитвы. Потом она подошла к младенцу, которого уже спеленали, и коснулась кончиком носа его лба, как незадолго перед этим сделала Нефернаи. Когда она обратилась ко мне, глаза её всё ещё были полны слёз, но она уже взяла себя в руки и заговорила твёрдым и ровным голосом.
16
17
18
20
21
22
23