Сгусток энергии, посланный почти в упор, обратил ур-Муона во прах. Лишь на мгновение плоть его занялась пламенем, которое тут же и опало, выев органическое топливо.
Верховой ветер, не дав праху опасть, снес сперва то, что признавалось гениальной головой, потом косо ссек бывшее туловище и аккуратно смел остальное.
Диктатор покинул ложу и в сопровождении фонтанирующего ликованием шефа ползунов, не слушая, впрочем, его заискивающего курлыканья, стал хмуро спускаться вниз.
Там, за кольцевой анфиладой дворцов, во все концы простирался неуправляемый колосс, лишившийся права именоваться цивилизованным государством. Ввергнутый в пучину хаоса не столько вероломством извне, сыгравшим всего лишь роль запальника, сколько вековой патологической подозрительностью культовиков, растленных и растлевающих, к своим согражданам, он, этот колосс, самовлюбленно — с праведными лозунгами и глубокодонным вероучением, премудрыми вещунами и анальными поддакивателями, уличными шествиями и терцетными заседаниями, — самозабвенно самоуничтожался, и разрушительные процессы набрали такую всесокрушающую мощь, что не угадывалось даже, поддаются ли они нейтрализации. Уродливое, искореженное социальной проказой исполинское тело чреватилось яростным сопротивлением всяческой попытке впрыснуть ему целебное снадобье.
Да и где оно, это снадобье? Кому ведома его рецептура? Кто предстанет истинным, а не самозваным целителем?
Не диктаторы же с поводырями — они мастера рушить…