Юргис Кунчинас
Туула
Томас Венцлова
Роман без вранья
«Сам не знаю, могу ли я любить город, в котором испытал столько унижений, неудач и такую нужду. Зато я познал его в той мере, в какой мне было суждено это сделать», - писал Юргис Кунчинас.
Город, о котором идет речь, - Вильнюс. Я тоже давний его житель, здесь мы когда-то с Кунчинасом и познакомились. Было это в глухую пору советской власти - в конце 1960-х годов. В те времена я изредка, заменяя кого-нибудь заболевшего или ушедшего в отпуск, читал в университете курс западной литературы XX века. Платили мне три рубля за лекцию, так что терять было нечего, кроме своих цепей, и вместо Ромена Роллана или Теодора Драйзера, полагавшихся по программе, я норовил рассказывать о Фолкнере, а то и о Прусте или о Кафке. Юргис Кунчинас был моим студентом - он моложе меня на десять лет. Потом мы надолго разошлись, встретились только на Франкфуртской книжной ярмарке осенью 2002 года: я приехал из эмигрантского Нью Хейвена, Кунчинас - из Вильнюса, в котором оставался до конца. К тому времени он сам уже был частью литературы XX века: любимый читателями, даже знаменитый - его переводили на европейские языки, он выступил по немецкому телевидению сразу после Гюнтера Грасса, которого знал чуть ли не наизусть. Мы общались недолго: я предложил ему выпить, дабы вспомнить старые времена, однако Кунчинас отказался - забубенная юность отразилась на его здоровье. Встреча была последней: в ту же зиму Кунчинас умер.
Биография его не слишком сложна и обидно коротка. Кунчинас прожил всего пятьдесят пять лет (1947-2002). Родом из провинциального города Алитус, он занимался германистикой в Вильнюсском университете, откуда его, как положено, изгнали в 1969 году - то ли за неподобающий образ жизни, то ли за излишний интерес к западному модернизму, то ли за то и другое. Дальнейшее описано в его романах - они автобиографичны, хотя многое в них преображено сюрреализмом и гротеском. Случайные работы перемежались периодами потерянности и полного безденежья, пока он не не нашел для себя «экологическую нишу» - переводы с немецкого: опубликовал по-литовски Дюрренматта, Борхерта, даже Эрнста Юнгера и Элиаса Канетти; а со временем стал печатать и свое. Был плодовитым автором: издал шесть сборников стихов (один из них для детей), несколько сборников рассказов (целых три - в 1996 году) и семь романов, лучшим из которых справедливо считается «Туула». В независимой Литве он занялся публицистикой — печатал эссе в газетах, что, кажется, любил не больше, чем прежние случайные работы. Главным его делом оставалась проза, здесь он был несомненно первым в своем поколении.
«Туула» издана в 1993 году, но повествует еще о советских временах. Точнее, чем Юргис Кунчинас, о них, пожалуй, не скажешь: «На всех вокзалах стоит неистребимый запах мастики вперемешку с мочой, эти ароматы насквозь пропитали камень, бетон, даже гранит и металл. Различимый издалека запах имперского величия... от Москвы до самых до окраин... От Тихого океана до захваченного Кенигсберга...». Империя, как это ей свойственно, давит, но дает заметные трещины: в каких-то ее закоулках, норах, углах можно худо-бедно существовать, более того - прожить полную и цельную, единственную в своем роде жизнь. Вильнюс сам по себе - особый угол. Историческое время проходит быстро, сейчас город стал совершенно другим, его украшают - или портят - вполне западные небоскребы и бутики. Тех, кто помнит советские годы, уже немного, да и отнюдь не каждому эти годы интересны. Слава богу? Нет, скорее жаль, потому что эра была все-таки уникальной. Вильнюс был третьим по самобытности городом империи - в этом смысле с ним мог соперничать разве что Тбилиси. Стратегический узел на стыке с несоветским миром, он оказался и той точкой, через которую просачивалось иное. Состояло оно, кстати, не только из современной литературы, живописи или джаза, но и странной истории этих мест, многосоставной, запутаннной, тысячеслойной.
Были тут, конечно, и полицейский надзор, и насилие - всё, чему полагалось быть в системе, которая одинаково боялась прошлого, настоящего и будущего. Однако город обладал своеобразным уютом, даже власть ему была как-то не страшна, хотя и постыла. В «Тууле», да и в других романах и рассказах Кунчинаса изображено общество, постепенно, но верно выпадающее из советского строя: и первым из него выпадает рассказчик, писатель, автор.
Судьба его - вечная судьба босяка, хотя образы «гавроша» или «калики перехожего» оказываются неприменимыми к новому опыту. «Теория бродяжничества находится в жестоком противоречии с практикой, во всяком случае, в наших географических широтах». Так или иначе, герой ощущает себя чужеродным телом среди сверстников, которые «уже давно преодолели свою полосу препятствий - падая с лошадей, барахтаясь в грязи, продавая и вновь покупая машины, убеждения, воззрения, давным-давно забросив поэзию, музыку, отложив в сторону кисть или заколачивая на этих видах творчества неплохие денежки». Он выбирает риск, игру, голодуху и бессмыслицу. Жизнь его разворачивается среди других нелепых судеб, перекореженных оккупациями, депортациями, эмиграциями, памятью о всевозможных, но, как правило, бесчеловечных режимах. В прозе Кунчинаса, и прежде всего в «Тууле», толкутся случайные знакомые неизвестно какой национальности, родственники и собутыльники (знающие люди говорят, что большинство из них имеет реальные прототипы). Герой опускается на дно - однако, как сказал польский сатирик, на этом дне он все время слышит чей-то стук, доходящий снизу.