Когда мы примчались на такси на улицу Клинику, никто нам, разумеется, не обрадовался, не было приветственных возгласов, зато нам и не мешали пить в его тесной клетушке ром и, сидя в тепле, попыхивать сигарой. Никто, даже дети брата. Мы принадлежали к одной касте неудачников, только его положение было намного лучше моего: проснувшись ночью, он мог прошлепать в туалет и с сигаретой в зубах изучать пришпиленную к стене изнутри таблицу розыгрыша футбольного чемпионата СССР с результатами последних матчей, тщательно вносимыми племянниками, - наши «асы» находились в верхней половине графика. Возможно, в его жизни были и другие преимущества, только он их не выпячивал. Да, это не в его привычках. Похвастался, правда, что «калымит», переписывая ноты, - целые партитуры. Вряд ли он что-нибудь кумекал в этом деле, однако ж переписывал! Когда он улыбался, лицо покрывалось сетью мелких морщинок, хотя, по-моему, он еще в молодости, вернее, в ранней юности - ему и двадцати не исполнилось -был морщинистым, не по-стариковски, правда, но все равно морщинистым, во всяком случае, когда смеялся, а смеялся он почти всегда. Даже когда был не в духе. Подавляющее большинство наших сверстников уже давно преодолели свою полосу препятствий — падая с лошадей, барахтаясь в грязи, продавая и вновь покупая машины, убеждения, воззрения, давным-давно забросив поэзию, музыку, отложив в сторону кисть или заколачивая на этих видах творчества неплохие денежки. Нынче же, не успев остыть от верховой езды, все еще разгоряченные соревновательными гонками, не оправившись от тряски, коварных виражей и ударов, они заслуженно почивали на редколистых лаврах, восхищаясь собственной выносливостью, живучестью, умением жить, которое сами же без зазрения совести называли молниеносной мутацией. Что тут скажешь? Только, по-моему, и они могли бы повторить: «Vivere pericolosamente!» Однако же совсем не так, как мы оба в этой «обувной коробке» приятеля за бутылкой белого рома — подарком Фиделя советским алкоголикам.
Я хмелел прямо на глазах, понес околесицу, потом хозяин заварил крепкого чаю, мы молча курили сигары, по его совету и я макал их в ром, однако для настоящего «Дайкири», рецепт которого был написан по-русски на бутылке с длинным горлышком, нам недоставало многих компонентов.
Разве ж я мог тогда почуять, что завтра встречу тебя, Туула? Не было - во всяком случае я не видел - никаких знаков ни на небе, ни на земле. Мне было еще далеко до перепончатого ушастого зверька с мягким брюшком мыши, далеко до кровавого полета с прорывом сквозь разбитое стекло.
Наутро я проснулся, не имея ни малейшего представления, куда мне идти. Ничем не могу помочь, - сказал хозяин жилого кармана, патлатый баловень судьбы, - сам видишь... Он сказал правду, правду остающегося жить, хотя был таким же люмпеном, как и я. Тем огорчительнее. Он молча стоял, сунув руки в карманы, исполненный решимости предоставить мне одноразовую безвозвратную ссуду в размере десяти рублей, и неожиданно встрепенулся: постой-ка! Приятель ненадолго исчез и вернулся с бутылкой вина, которую стащил у брата, и мы мгновенно выпили его прямо из горлышка. А теперь ступай, иди, - подтолкнул он меня к двери, - ну, давай же!
Розовая десятирублевка с профилем Ленина была довольно солидной купюрой, а для меня в это воскресное утро - целым состоянием. Ведь я уже знал, куда пойти - конечно же, туда, где тепло и свет! На втором этаже гастронома «Ритас», что на улице Оланду, уже работало кафе, где спиртное продавалось почти без наценки. Я знал, что по воскресеньям до обеда там собирались жаждущие опохмелиться осоловелые художники, поссорившиеся с женами интеллигенты, небритые, с засаленными волосами уличные «пахари» - довольно унылая, но зато и неагрессивная разношерстная публика. У окна обычно располагался неряшливый мужчина в синих очках - непризнанный гранд графики; тут ошивались, естественно, и упитанные «бретшнайдеры»15, хихикали раскрасневшиеся девицы и матроны с массивными кольцами на пухлых пальцах - от шестнадцати до семидесяти. Я не раз видел здесь и «душу» Старого города - ярко размалеванную бедняжку Милюте, которая занималась древнейшим промыслом вплоть до своего женского заката, а тлеющие угли нынешнего естества гасила где попало, в том числе и в «Ритасе», в его несколько претенциозном маленьком кафе: на стене висели два или три живописных полотна, а кресла были обиты темно-коричневой кожей, правда, искусственной, но все равно заставлявшей посетителя приосаниться... Я направился сквозь сырость оттепели к троллейбусной остановке и уже представлял мысленно, как выхожу возле пожарной части, неподалеку от костела Петра и Павла, опасливо пересекаю оживленную магистраль и топаю прямиком в «Ритас» - островок тепла и относительного покоя в неприютном, голодном, утопающем в легкой дымке городе. О, здесь обретают тепло даже вполне достойные пациенты сумасшедшего дома, которые приходят сюда, переодевшись в нормальную одежду. Не случайно над кофейным аппаратом висит обескураживающее на первый взгляд предупреждение: «Клиентов в пижамах не обслуживаем!».