Говори мне, Туула, рассказывай и напоминай, шепчи, когда я иду к тебе в полночь по Старому городу, сопровождаемый доверчивым тявканьем собак, когда пересекаю призрачную магистраль — улицу Оланду и, миновав пронизанные сыростью дворики улицы Филарету, выныриваю подобно привидению на улице Полоцко, напротив Бернардинского кладбища, — весь этот неуютный крохотный мир связан для меня только с тобой, Туула, и бернардинцами, хотя их давным-давно уже нет... Кто сказал, что нет? Как бы воссоздавая своими следами на талом снегу топографическую карту этого квартала, я спускаюсь к тебе, проходя мимо собачьего рынка, аптеки, рыбного и обувного магазинов, спускаюсь и попадаю на льдистый берег Вилейки, а освещенная лунным светом старинная часть города и впрямь напоминает его старинную карту, исчерканную и раскрашенную неведомым сверхъестественным существом... Я иду, а над горой Бекеша по-прежнему висит пухлая туча, наверняка уже отвердевшая, как подошва, застывшая подобно серой бетонной плите, - сейчас это уже не скопище прозрачных капель, а облеченный в плоть предвестник беды, я же иду к тебе, невзирая не только на холод, но и на безнадежность, на поздний час, на стоящего у перил моста слепого в синих очках; не различая больше мостов, я вхожу в пенную шумливую речку и, скользя по гладким камням, карабкаюсь на твой, Туула, берег, и чудится, что у меня над головой голубеет огромный куст сирени, - я рву ее и держу в каждой руке по пышному, словно чистое облако, букету - пьянящему, кудрявому, полному жизни, орошенному стекающими вниз серебристыми струйками, - и затем, шатаясь от усталости, направляюсь к белой двустворчатой двери, на которой висит изрешеченный пулями синий почтовый ящик, и вот, Туула, я уже всего в нескольких шагах от тебя, от твоего хрипловатого голоса, волокон твоего тела, сокровенных его закоулков...
Шепчи, затаи дыхание, когда я, зажав два огромных букета сирени, влетаю в приоткрытую форточку, парю под сводами комнаты — без звука, без шороха, как и положено летучей мыши, хорошенько упрятав все слова любви и безнадежности в крошечном черепе летающего ночного зверька, - влетаю осторожно, чтобы не спугнуть других духов, желающих поглотить твою душу, тело, рассудок, твои сокровенные мысли, твое достоинство, слезы и зыбкие, как волны ручья, маленькие груди - всю тебя целиком, Туула; я влетаю и, вцепившись лапками в скошенный сводчатый потолок твоей комнаты, слушаю, как ты дышишь, как тает иней на твоих альвеолах, как, обращаясь по кругу в твоем сонном теле, кровь завершает еще один оборот, как незаметно для себя ты ведешь разговор с плесневеющим на картине хлебом, с полными воспоминаний коробками-ящиками; я вижу в лунном свете твои удлиненные кости и остов таза, перламутровый череп под стрижеными волосами, вижу, как по твоему животу ползет маленькая светящаяся букашка, как она проваливается в ямку пупка и никак не может выбраться оттуда — настолько мала...
Мои чуткие, издерганные жизнью в городе ноздри нервно вздрагивают, но у меня уже нет запасных выходов, нет запасных чувств, запасных частей для моего несовершенного тельца летучей мыши, видно, оттого столь мимолетна — упоительна и целостна — моя любовь, которой нечего терять, нечего и присваивать; оттого я вместе с сиренью и бодрствую под потолком над твоей плоской постелью, смотрю, как ты откидываешь во сне руку, как открывается пульсирующее пространство вокруг сердца, и тогда, совершенно неожиданно, сизая кисть сирени с двумя зелеными листиками падает тебе на грудь, — я взмахиваю кожистыми крылышками, и сирень проливается дождем — гроздьями, охапками, ветками: изумрудная, фиолетовая, розовая, спекшаяся в сгустки цветов нежная сирень, - знаешь, такая цветет и отцветает в одичалых пригородных палисадниках, где когда-то были усадьбы, на опушках, прямо на растрескавшемся от времени фундаменте...
А сирень все падает, кружась в стылом воздухе, и, обрамляя цветами твои волосы, падает на твои невыплаканные слезы, прилипает к твоим полураскрытым губам, обвивает гроздьями твою тонкую шею, темными пятнами ложится на твой живот, устилает ковром постель, пол, короба с запыленными папками и воспоминаниями, опускается в кувшин с приготовленной на ночь водой, а иные гроздья, соцветия, цветочки, не находя себе места, продолжают кружить в воздухе и рассыпаются на мелкие звездочки, напоминающие фантастические существа, обитающие в морских глубинах. Я же ныряю в темноту и больно ударяюсь об оконное стекло - с настоящей летучей мышью такое в жизни бы не приключилось! Я улыбаюсь, щерюсь, а из раны на маленькой мордочке сочится темная кровь. Никто не видит, куда она льется... И все-таки — куда? Темная кровь струится на твою постель, просачивается сквозь ткань и капает на темный кирпич под твоим вечным ложем, Туула...