несколько дней ставил его заново. Искали-то они вовсе не спиртное, а ножи, таблетки и заварку и, хотя знали, что ничего не найдут, все равно взламывали, испытывая от этого наслаждение... Как бы там ни было, но, став заведующим библиотекой, я сделался если не уважаемым человеком, то, во всяком случае, нужным лицом, с коим стоит хотя бы немного считаться. Разумеется, до кладовщика склада одежды, распорядителя сахарных пайков или даже штатного хлебореза мне было далеко, однако я уже не был парнишкой на побегушках. Торговцев чаем, каковых тут было хоть пруд пруди, я снабжал старыми газетами для фасовки товара. Те, с кем я приятельствовал, могли надеяться на мою поддержку, если требовалось припрятать что-нибудь ценное - кольцо, часы, деньги, а порой по-быстрому (давай-давай!) раздавить пузырь: бутылка водки здесь стоила всего на несколько рублей дороже, чем в ближайшем гастрономе, а разница в ценах на вино была и того меньше. Часть прибыли за принесенное на зону хмельное доставалась почти непросыхающим прапорщикам или даже командирам отрядов - все мы люди, все мы человеки! Знаешь, тут каждый крутился как мог. Дипломированные художники ковали жестяные панно с замками и красотками для низшего звена администрации и медсанчасти, а некий Педро, экс-скульптор, один из тех, кому я искренне симпатизировал, делал и куда более профессиональные работы. Хотя бы те же каминные решетки или комплект инструментов для самого начальника лагеря Вайдевутиса Трибандиса. Да и другие «верхи» положили глаз на самых лучших каменщиков, столяров, бетонщиков, плотников... Ведь в обустраиваемых вокруг столицы коллективных садах срочно требовались рабочие руки. Эти люди проводили там едва ли не все лето, там они ели-пили, а «домой» возвращались только на выходные... Ремесленники калибром помельче трудились в хозяйственной бригаде, а на досуге мастерили ножи-ножики, красивые деревянные или эбонитовые мундштуки, цепочки, удилища для спиннингов и даже наборы ложек-вилок! И жили бы многие как у Бога за пазухой, если бы не «шустряки» - хронические, не поддающиеся лечению алкоголики, чаще всего безмозглые парни атлетического сложения. За отсутствием улик, позволяющих засунуть их в переполненные тюрьмы, «органы» на всякий случай заталкивали этих людей в лагерь для алкоголиков - ведь пили-то они все без исключения! Для всех, в том числе и для начальников, они были сущим наказанием. «Шустряки» сбегали даже из охраняемой зоны, у каждого при себе было холодное оружие, нередко между ними происходили жестокие стычки, а терроризировали они не только стариков и увечных, но и любого не понравившегося или не угодившего им, даже утвержденных «самоуправлением» ответственных за распределение на ту или иную работу и старост. В поисках наркотиков этот контингент совершал набеги на медпункт, и осуществлялось это с особой дерзостью: дабы иметь многократный численный перевес, участники разбоя нападали только стаей. Все они прекрасно знали, что из этого «Артека», как нашу зону называли соседи-рецидивисты, им придется рано или поздно переселяться за другую ограду, оттого и поглядывали с любопытством, ей-богу, безо всякого страха, в сторону двора тюрьмы строгого режима, охотно наблюдали за суровой жизнью людей, осужденных на долгие годы заключения. Кое-кто из соседей умудрялся даже, не думая о предстоящем наказании, перебрасывать через все ограды и заграждения узелок с бесценным грузом-«посылкой» - ножами-финками, блестящими перстнями, а в их сторону летели товары преимущественно одного назначения — атоминал, или как его там, сильнодействующие транквилизаторы. Пойманные за руку метатели никого не выдавали, спокойно отсиживали назначенные столько-то суток в подвале под капитулом, а выйдя оттуда, снова принимались за старое - жить-то нужно! Почти все «шустряки» были разрисованы татуировками. В бане я видел на спине у одного из них даже собор Василия Блаженного со всеми его маковками, но когда Педро, вздумавший перерисовать увиденное в свой альбом (или атлас) татуировок, попытался, будучи в душе, сделать набросок, его без обиняков предупредили: еще раз заметим, и тебе каюк! Тяжелые на подъем выходцы из деревни, да и не только они, со страхом ждали «отвальную» - выходящего на волю бича кореши провожали на зависть торжественно, устраивали пирушку, которая редко заканчивалась миром: неужели так и уйдешь, не сведя все счёты! Но и им требовались мои услуги, поскольку и они любили книжки про шпионов и приключения, а если мне требовались их «милости», я разрешал им вырезать из журналов красоток, хотя бы и полуголых. И за чтиво, и за картинки «шустряки» рассчитывались сигаретами и чаем - «настоящей валютой». Нет, та библиотека была для меня поистине палочкой-выручалочкой: ни гуманитарии, ни музыканты, ни даже бывшие педагоги или мелкие предприниматели (были среди нас экс-нотариус, староста церковного хора и сам комсорг вильнюсского университета) не пользовались здесь хотя бы маломальским авторитетом. Наоборот, «грамотеям» тут особенно доставалось, правда, это не относилось к барабанщикам и гитаристам, которые организовывали концерты, участвовали в конкурсах среди заключенных, их хотя бы изредка гладили по шерстке. А вообще-то, согласно местным «правилам хорошего тона», следовало над мудрецами-очкариками издеваться тайно и явно, отпускать в их адрес колкости и при случае давать по шее. Этому контингенту доставались, как правило, самая грязная работа и самое неудобное спальное место, впрочем, так было почти везде. Никто не сочувствовал им, не вступался, когда бедолаг обкрадывали, а если они осмеливались показать остальным, что умнее их, или даже блеснуть остроумием, давали понять, что разбираются в искусстве, политике или даже спорте, как их тут же осаживали кулаками или принуждали к... ладно, замнем для ясности. Хорошо еще, что я уже усвоил эту науку на улице, кое-что намотал на ус во Втором отделении психушки, так что особых открытий тут не сделал. Главное — прикинься полудурком и не вступай ни с кем в спор!