Сколько же лет прошло с той «Лопуховой ночи»? Не знаю... Года три, а может, и все пять. Какая разница?! Я шагнул внутрь — мимо прошмыгнула тощая кошка, в нос ударил тяжелый запах мочи, влажной известки, слежавшегося тряпья. В бывшей кухне ферментщика поднял с пола огромную эмалированную кружку, ту самую, с двумя лошадиными головами, рисунок был таким же четким, как и тогда... в ней Туула, к великой досаде Петрилы, разводила свои краски... В тот раз я позабыл ее тут... Возьму сейчас, очищу немного от грязи, даже не буду отскабливать до конца, стану хранить в ней медные монеты всех государств и империй... а когда наберется несколько кило меди... ладно, там будет видно, а сейчас мне пора идти - уже совсем стемнело. И я шагаю с огромной двухлитровой кружкой в руках, в которой позвякивают несколько медных копеек, только что брошенных туда, но вскоре засовываю ее в холщовую сумку, уже в другую, другую... и сажусь в горчично-желтый автобус. Через две остановки выхожу - ведь за мной наверняка следят, а если даже не следят... Кто следит, кто? Да как же: те самые тени, те, из ямы, которые пили вино и воду, а еще толстые косые тетки, сторожа - не выгорит! Никому не выгорит сейчас, когда...
Туула сгорела в бане на берегу лесной речушки - об этом я узнал спустя полгода после несчастного случая или убийства и через год с того дня, как в последний раз побывал в доме с апсидой. На дне кружки темнело всего несколько зеленоватых медных монеток, а от Туулы не осталось ничего - сгорела. А я-то чуть было не отдал медь в переплавку, чтобы какой-нибудь медных дел мастер выгравировал Туулин портрет - и на тебе! Сгорела. Дотла.
Зато сантехник, к которому я наведался, - я так и не смог установить степень его родства с Туулой, настолько дальней родней он ей приходился, — всё знал! Да, сгорела, подтвердил он... хотя в этом деле столько неясного! Еще раз кивнув, он деловито, будто заменял кран в ванной, добавил: а уж те похороны! Оказывается, похороны тоже были какие-то странные... не столько на редкость скромные — там ведь и хоронить-то было нечего, горстка пепла да кучка костей — сколько... необычные. Знаешь, сказал этот приятный и, похоже, порядочный малый, она ведь в той бане не одна была. Я так думаю... а то как же? Все, видите ли, спаслись, а она заполыхала, как сосновое полено. Так кто же там еще был? - спросил я, но сантехник неожиданно окрысился: откуда мне знать! Говорят тебе, ее врачиха по пломбированным зубам свою пациентку определила, - чистая смерть, верно? Чистая! И ты лучше в это дело не встревай, не вынюхивай, так будет лучше! Чистая смерть, ей-богу! Ни тебе вскрытия за замазанными до половины окнами, ни червей под землей, идеальная языческая смерть! Так где же ее похоронили? Знаешь что, - положил он на стол два усеянных веснушками кулака, - если тебе так уж неймется, съезди туда сам, разыщи некую Ютоку Япаку... Кого, кого? Ну, приятельницу ее, соседку... если она тебе что-нибудь расскажет, значит, не зря съездишь. А меня больше ни о чем не допытывай... нельзя мне... тебе рассказывать. И без того уже...
Мы с сантехником сидели в его комфортабельной меблированной (это еще слабо сказано!) квартире, расположенной в престижном квартале Второго города и пили пиво с сыром. Много доброго пива, горка чудесного сыра. В клозете шик-блеск, почки работают как часы — только пиво и глушить! Никто на угощение не покусится. Филадельфия, да и только! Единственное, о чем я попросил, это чтобы вырубили маг, терпеть не могу эти завывания, то ли дело «Juppi Du», но разве у сантехника будет эта запись? Самочувствие — лучше не бывает. И все-таки пиво ударяет в голову. Сантехник сует мне под нос зажигалку:
— Ты не серчай. Запутанная история... При желании они могли бы устроить скандал. Ее видели с какими-то дачниками-неудачниками... забулдыгами, знаешь, что случается, когда пятеро мужиков и одна женщина в лесу... так-то! Но никто не поднял шума. Все шито-крыто. Тихомолком и похоронили...
Мы продолжали потягивать пиво, хотя жена сантехника, кандидат каких-то технических наук, стала не только покашливать и хлопать кухонной дверью, но и бросать в мою сторону явно недобрые взгляды. А ведь я помнил ее маленькой конопатой девчушкой с торчащими врозь косичками и широкой щербиной во рту — у нее как раз выпали молочные зубы. Теперь ее зубы были золотыми, они сверкали ослепительно, каким-то злым блеском. Тем временем ее супруг поставил на стол бутылку водки, но не от широты души, а исключительно для того, чтобы продемонстрировать, кто в этом доме главный. Дескать, мы сами с усами.
— Значит, смотайся к этой Ютоке... если тебя это так волнует. Она о тебе немало наслышана. Хотя вряд ли ты из нее что-нибудь вытрясешь... Ну-ну, я понимаю, не думай чего зря! Пожалуй, тебе это нож острый: столько мужиков на ее счету... Она их всех только дразнила. А родителям каково... соседям, сам знаешь, там всё на виду.