– Нет!!! – Я схватила Конрада за руку. Господи, нельзя, чтобы Омерович увидел меня сейчас в таком состоянии. – Давайте поедем куда угодно, только не сюда! Увезите меня!
Где-то в глубине души другая Дорота понимала, что так ведут себя только соплячки. Но соплячке было по барабану, она в ужасе жалась к мужчине, о существовании которого три часа назад еще и не подозревала.
– Шеф, меняем маршрут, – Конрад назвал водителю другой адрес.
Он жил в однокомнатной квартирке на одиннадцатом этаже, в одной из высоток, похожих на чудовищные термитники.
– Тебе не кажется, что здесь потолки давят на человека? – сказала я невпопад.
В такси Конрад не сказал ни слова, поэтому хотелось нарушить молчание, к тому же не терпелось обратиться к нему на «ты». Но потолки и в самом деле были очень низкие, а просторная комната, добрых тридцать метров, еще больше усиливала гнетущее впечатление.
– Не кажется. Я этих потолков шесть лет дожидался. – Он вытащил из ящика постельное белье, швырнул его на кресло. Из шкафа в прихожей извлек пижаму и кинул мне. – Держи! Ты голодная? Можно сделать яичницу, есть ветчина и консервы.
Есть мне не хотелось.
– Можешь принять душ, но только не ванну – с сотрясением мозга вылеживаться в горячей воде нельзя.
Я послушно помаршировала в ванную и «вылеживаться» не стала. В отличие от комнаты, ванная, кухонная ниша и прихожая были совсем крохотные. Нещадно болела нога, разодранная проволокой. Копаться в аптечке я не посмела.
– У тебя есть немного йода и бинт? – высунула я голову.
– Что там еще?
– Нога.
– Иди сюда!
Я вышла, кутаясь в пижаму, подтянула штанину, демонстрируя покарябанное бедро. Конрад принес бинты и зеленку.
– Снимай портки!
Я замялась, испуганно глядя на него и чувствуя, как заливаюсь краской.
– А-а, паненка стесняется, – он понимающе кивнул. – Снимай, снимай. Ты что, воображаешь, будто я голой задницы в жизни не видел?
Стащив злосчастные штаны, я отвернулась, стараясь скрыть унижение. Ну и хам!
– Шрамы останутся? – Я пыталась вести светскую беседу.
– Хороший ремень оставил бы шрамы посильнее. Похоже, его-то тебе как раз не хватает.
Склонившись над моим бедром, он хладнокровно орудовал тампоном, смоченным в зеленке. Обормот – как выражается Анеля!
Я прекрасно сознаю, что далеко не уродка, как говорится, все при мне. Может, идиотская коса и глупая физиономия и делают меня похожей на ребенка, но ноги-то – что надо… А этот! Ощупывает меня, словно перед ним не красивая женщина, а ножка от стула.
– Где ты так поцарапалась? – Он закончил бинтовать мое бедро, так и не проявив к нему никакого интереса.
– Тоже в канале.
– Там что, пираньи водятся?
– Нет… у меня любовник – садист.
– Так смени его. – Он принялся возиться с надувным матрасом.
– Был бы ласковее, сменила бы на тебя…
– На меня не рассчитывай. – Он и не посмотрел в мою сторону. Жлоб! Взбил подушку, расстелил спальный мешок и повернулся ко мне: – Марш в постель!
Я послушно завернулась в одеяло.
– Тебя что, не интересуют женщины? – Я знала, что веду себя по-дурацки, но хоть капельку интереса он должен ко мне проявить! Это уже вопрос самолюбия!
– Женщины? Еще как интересуют! – И застегнул спальный мешок.
– Ты ведешь себя по-хамски, – обиженно мяукнула я. Он что, за бесполого подростка меня принимает?! – Не хочешь узнать, почему я сюда пришла?
– Как что-нибудь новенькое выдумаешь, так скажешь, а теперь спи, черт тебя побери. Мне в семь утра надо быть в клинике!
На мгновение я онемела, а потом ка-ак зареву в голос! На меня снова свалились и пугающее одиночество, и страшная тяжесть моей тайны.
Зашуршали простыни, скрипнул паркет. Конрад сел со мной рядом на край дивана.
– Ну тихо, тихо, маленькая, – мягко сказал он. Это был голос мужчины, теряющегося перед женскими слезами. Так всегда реагировал на слезы мой отец, но от Конрада отцовских утешений я не ждала.
Он положил мне ладонь на лоб – холодную, шероховатую ладонь хирурга, всю в трещинках.
– Меня зовут Дорота! – взвыла я в новом приступе жалости к себе, вспомнив вдруг, что он так и не спросил моего имени.
– Не плачь, Дорота. – Конрад осторожно погладил меня по плечу. – Успокойся, завтра тебе станет легче, это ночью мир всегда кажется мрачнее, чем есть… Завтра и поговорим, – продолжал он в том же духе, словно беседовал с глупым ребенком. – Ну тихо, тихо, постарайся заснуть. Можешь пожить у меня.
Спала я плохо. Утром слышала осторожные шаги по квартире, плеск воды в ванной. Мне было стыдно за свои вчерашние спектакли. К тому же я боялась, что Конрад выставит меня.
Как только он ушел, я соскочила с дивана. На кухонном столе нашла молоко, растворимый кофе, хлеб, ветчину, а еще – ключ и записку.
«Дорота! Если захочешь куда-нибудь выйти, оставляю ключ от квартиры. Запасного ключа от подъезда у меня нет. Будь как дома. Конрад. Мой телефон в клинике….»
Располагаться как дома я не стала, записку тоже решила не писать, но ключ, тщательно заперев дверь, бережно опустила в карман. Отныне это был мой талисман.
Дома я первым делом наткнулась на Анелю.
– Дорота, креста на тебе нет! – налетела она на меня с порога. – Совсем стыд потеряла! Где ты по ночам шляешься, где тебя носит? Смотри еще в фартуке что принесешь…
– Близнецов! – огрызнулась я.
– Ах ты паскуда бесстыжая! Да с тебя шкуру с живой содрать надо!
Никогда еще я не видела Анелю в такой ярости. Крыть нечем – я переступила некую границу.
На цыпочках прокралась в свою комнату. Еле успела скинуть чужие тряпки и закутаться в халат, как дверь распахнулась и в комнату ворвалась мама, следом за ней Анеля.
Я собралась с духом.
– Дорота, как ты могла с нами так поступить… – Лицо у мамы было измученное и бледное, а голос такой больной, что я, приготовившись к круговой обороне, почувствовала себя совершенно безоружной. И в игру-то еще вступить не успела, как мать выбила у меня все козыри.
– Прости, мама, пожалуйста… – Я притихла, чувствуя себя последней скотиной.
– У-у-у! Господи, твоя воля! Пани всегда этой девице потакает, а ведомо дело, в семье одна дочка – ни петух, ни квочка. Вот увидите, пани, помяните мое слово, как она в фартуке принесет, тут уж со стыда всем под землю провалиться придется… – Анеля мрачно пророчествовала моей матери горькую судьбу: вот-вот станет бабкой незаконнорожденного дитяти, неизвестно почему непременно принесенного в фартуке.
Выражения у Анели устоялись на века и не менялись. Она еще минут пять кипела, кровожадно требуя немедленной расправы.
Меня одолели мысли: как же похожи между собой эти две совершенно разные женщины! «Устеречь» девушку, не допустить позора одинокого материнства. Это самое главное. А грязное топкое болото прочих человеческих пакостей как бы не считается.
– Если я и принесу в фартуке, твои крики горю не помогут. – Мне надоели вопли Анели, и я пыталась воззвать к ее разуму.
Но знаменитый здравый смысл Анелю подводил, когда дело касалось такой тонкой материи, как ублюдки, байстрюки и бастарды.
– Не отгавкивайся!.. Кто отца-матери не слушает, тому бычий хвост разум пропишет! – бесилась Анеля.
Мама беспомощно молчала и, похоже, разделяла мнение Анели.
– Мамочка, ты не посмотришь?.. – Надо было как-то разрядить напряжение, а я знала: ничто так не смягчит атмосферу, как «бобо», постигшее любимое дитятко. Прием беспроигрышный, и я с хладнокровным коварством воспользовалась им. – Вот здесь… – я раздвинула пряди волос, явив выстриженную проплешину и швы.
– Езус-Мария! – ахнула Анеля. – Что случилось? Деточка, бедная моя!
Я уже не была паскудой.
Царапины на бедре я демонстрировать не стала, хватило и разбитой башки. К тому же насчет раны на темени я придумала замечательную историю, с которой покалеченные ноги никак не вязались.
В маме мгновенно проснулась опытная медсестра. Она осмотрела шов.
– Ложись! Ты была в больнице?