Побледневший бугай растерянно следил за моими манипуляциями.
– Крепись, Лешек, – улыбнулась ему Доротка, принеся перевязочные средства. – Все мужчины падают в обморок от вида крови и умирают от насморка.
Рана была глубокая и все еще кровоточила.
– Нож? – Я согнул и разогнул пальцы парня. Слава богу, сухожилия в порядке.
– Бритва, – пробурчал он.
– Придется зашивать? – волновалась Дорота.
– Нет.
Я продезинфицировал рану, остановил кровь и наложил повязку. Потом принялся за другого. У Павла оказались разбиты лоб и бровь.
– «Напалечником» меня поцеловал, гад долбаный, – сообщил он мне с подваршавским выговором.
– Рыцари хреновы! Кастет, бритва… Сопляки! – разъярился я. – На черта ты мне привела этих поганцев?!
– Проше пана, – вмешался Лешек, – мы не бандиты. – Он говорил грамотно и правильно, в отличие от Павла, не вставляя жаргонных словечек.
– Павел и Лешек из клуба «Сила», – вступилась Дорота, – Лешек – борец, а Павел – штангист.
– Шпана напала, – объяснил Лешек.
– Четверо! У двоих – свинчатки, – подключился Павел. – Мы и мухи не тронули, скажи, Дорка! Нет, ты скажи ему, что мы – барашки невинные, так какое у него право собачить нас? Я хиляю себе взад-вперед, Лешека поджидаю, а тут подкатывает какой-то фраер, я ему и говорю: падай отсюда, потому как я тебе три на четыре засвечу! А он мне втихую «головоломкой» ка-ак заедет!.. Я ему тоже люлей навешал, а что делать? В конце концов и клешню каблуком разделал, чтобы «головоломку» выбить. Смотрю – еще трое катят… А тут Лешек с Доркой подошли, и эти фраера к Дорке клеятся! Ну, мы их и того… отоварили по полной программе…
– Павел, перейди на польский, пан доктор не понимает, – кротко попросила Дорота.
Павел послушался. Меня поразило, что он великолепно говорит грамотным польским языком, не хуже Доротки и Лешека.
Они выпили ведро чаю, опустошили холодильник, потом я посадил их в такси, и гладиаторы уехали. Доротку я задержал, меня обуревало бешенство. Ох и задам же я ей!
– Дорота, с кем ты водишься?!
– Это очень порядочные ребята!
– Я не желаю, чтобы ты шлялась черт-те где даже с самыми порядочными!
Она метнула на меня исподлобья сердитый взгляд. Я уже понял, что она уперлась и больше ничего я из нее не вытяну. Не пороть же, в самом деле!
Что там, холера ясная, думают ее родители?! Мамаша занята собой, выхоленная сомнамбула, со скуки играет в добрую самаритянку, светило юриспруденции строго следит, чтобы где-то в мире не нарушали закон, а в его доме хозяйничает подозрительный тип, шастает банда трудных подростков, дочь делает что хочет. Господи, да она же фактически под опекой этой полуграмотной Анели! Я начал подозревать, что Омерович – любовник ее матери, это объясняло бы его наглое поведение и отношение к нему Доротки.
– Обязательно напишу твоему отцу! – пригрозил я, хотя не собирался ничего такого делать.
Она аж подскочила.
– Ты… ты не смеешь! Это подлость!
Мы едва не поссорились. Я требовал, чтобы она рассказала мне все, Доротка умоляла подождать, заверяла, что со всем справится сама. «Это не моя тайна!» – упрямо повторяла она. Мне пришлось смириться, я только попросил ее быть осторожнее. Доротка обещала вести себя осмотрительно и еще раз помянула свой драгоценный конверт.
А вскоре события понеслись вскачь. Мы с Дороткой снова собирались провести вечер у меня. В условленный час она позвонила.
– Жди меня у себя дома, – сказала она напряженным, чужим голосом. – Я приду… – она назвала час.
– Где ты?! Что делаешь? – рявкнул я. Мой страх вылился в гнев: я места себе не нахожу, пытаясь ее защитить, а она только палки в колеса вставляет!
– Конрад, не сердись, сегодня мне как никогда нужна твоя помощь… Это самый важный день в моей жизни.
– Я сейчас же приеду, только скажи, где ты!
– Не надо никуда приезжать, оставайся дома! Давай сверим часы, речь идет о моей безопасности! На моих часах…
– Что за новый фортель?! – Но я машинально сверил часы.
– Если я не приеду к тебе в указанное время, ты вскроешь конверт, который я тебе дала на хранение. И поймешь, что делать дальше.
– Откуда ты звонишь?! – Я не на шутку перепугался.
– Неважно… Помни, вскрой конверт, но ни минутой раньше, иначе ты не поможешь мне, а навредишь. Я на тебя рассчитываю.
– Доротка, подожди, скажи мне, где ты! – Я говорил с ней ласково, как с душевнобольной. – Доротка, ты меня слышишь?
– Жди меня… – И повесила трубку.
Сердце мое сжимал страх. Что еще выдумала эта безумная? А если ей вправду что-нибудь угрожает? Я бросился к ящику, куда спрятал этот злосчастный конверт, хотел было сломать сургуч, но задумался и отложил конверт в сторону.
Подсел к телефону, набрал домашний номер Доротки. Долго никто не подходил, я уже хотел повесить трубку, когда ответил Омерович. Я не собирался ни о чем его спрашивать, попросил к телефону Анелю.
– Слушаю! – отозвалась она наконец.
Я быстро спросил, где Доротка. Ее не было дома, пани Заславской тоже.
– Давно она ушла?
– Да минутку назад.
– Сказала – куда?
– К подружке. За книжкой. Она ей звонила.
– Подружка звонила Доротке?
– Так я ж говорю.
– Анеля, вы сами слышали?
– Я-то в кухне была. Так мне Доротка сказал. И выскочила как угорелая кошка.
– Как только вернется, пусть мне позвонит.
Что делать? Рвануть на Фильтровую? Бессмысленно. Кому Доротка солгала, мне или Анеле? Конечно, Анеле.
Я решительно разорвал конверт. Внутри оказался еще один, надписанный Дороткиным почерком. Вместе со вторым конвертом посыпались игральные карты.
Две колоды удлиненных, изысканных карт, не похожих на обычные.
«Немедленно вручить Главному прокурору города Варшавы», – прочитал я на внутреннем конверте.
Сердце билось у меня в горле, я не задумываясь разорвал и этот конверт и вытащил страничку, напечатанную на машинке:
«Владислав Банащак, работающий в Спиртовой Монополии в Езерной, проживающий в Варшаве, улица…»
В памяти всплыл тот вечер, когда я дал в морду Омеровичу. Мужчина у калитки и расширенные от ужаса глаза Доротки.
Я испугался: моя любимая сейчас разыгрывает свою партию, а это письмо должно быть ее страховкой!
Мне нечего было терять. Не читая дальше, я схватил с вешалки пальто и… тренькнул звонок. Я распахнул дверь.
На пороге стояла Дорота, бледная и осунувшаяся. Она смотрела на меня стеклянными глазами, словно не узнавала.
Я втащил ее в квартиру, запер дверь. Она покорно позволила стянуть с себя пальто, усадить в кресло. Девушка казалась тяжело больной.
– С тобой ничего не случилось?! – Я машинально посмотрел на часы. С момента ее телефонного звонка прошло сорок минут. До назначенного ею срока оставалось еще больше часа.
– Нет… Разреши мне остаться.
– Что ты такое говоришь! Ты же знаешь, что можешь остаться здесь навсегда!
– Конрад, что я наделала! Боже, что я наделала!!
Это был не плач, а надрывный крик.
ДОРОТКА
Боже! Временами меня охватывало желание все бросить и убежать к Конраду! Я даже не заметила, как он стал мне и отцом, и матерью, и самым лучшим другом. И постепенно мои домашние горести немного отступили, побледнели.
Нет, не побледнели, а видоизменились, перестали быть сутью моей жизни.
Теперь мне еще больше не терпелось как можно быстрее с ними покончить, уже не только ради спокойствия мамы, но и ради Конрада.
Как мне хотелось, чтобы он пришел в наш дом, когда там уже не будет шататься этот мерзавец, этот художник от семи болезней. Мне невмоготу было сгорать от стыда перед Конрадом, видеть его немое изумление: зачем, мол, мы терпим в доме эту неприятную личность? Я прекрасно знала, что Омерович никому не нравится, но никто не догадывается о его подлом ремесле. Врать же Конраду и отмалчиваться становилось все труднее.
Я мечтала, чтобы вся эта история сгинула, развеялась, как дурной сон, словно ее и не было никогда. Мечтала о новой – вернее, старой – жизни, когда и ведать не ведала о существовании Банащака и его банды.