А мой отец? Какую роль он играет в этой комедии? Неужели действительно ничего не знает? За двадцать лет, которые они провели вместе, этот специалист по международному праву так-таки ничего не узнал о прошлом своей жены? Значит, он законченный лох… Или, наоборот, все знает и просто закрывает глаза на сомнительные знакомства супруги? Дрожит от страха, что скандал погубит его положение в обществе? Если так, он обыкновенный слизняк и трус.
Подумать только, все эти несчастья обрушились на мою голову из-за одной-единственной подслушанной фразы.
Был совершенно обычный день, отец уехал в командировку, даже не за границу – в Краков на три дня. Матушка утром вернулась с дежурства. Я знала, что она будет дома, когда я приду из школы. Именно в тот день заболел наш железный физик. Мы его так прозвали, потому что никакой грипп его не брал, даже эпидемии ему были нипочем. Он впервые в жизни заболел, и нас отпустили с двух последних уроков.
Я прибежала домой, а мама, сидевшая в библиотеке, средоточии нашей семейной жизни, меня не услышала, тем более что я никогда не возвращалась так рано. Анели тоже не было – наверное, ушла на покупками…
Я подкралась к дверям библиотеки в полной уверенности, что найду там маму, если она еще не спит. Ну вот, подкралась я тихонько, как кошка, без всякой задней мысли. Хотела ворваться с дурацким боевым кличем команчей, но меня остановил резкий мужской голос: – Слушай, Жемчужина, мне будет очень неприятно, но в таком случае придется рассказать твоему мужу, какой шлюхой ты была в ранней молодости… И конечно, дочери. Кабаки как стояли, так и стоят, не все бармены поумирали, не все матросы потонули. Не говоря уж о твоих подружках… Щецин не на краю света.
– Не обязательно так кричать… – услышала я напряженный и очень испуганный голос матери.
Они продолжали разговор, но уже гораздо тише, я ничего не могла разобрать.
От дверей я отошла, как лунатик, даже не чувствуя стыда за свое подслушивание. Кто-то осмелился швырнуть в лицо моей матери страшное оскорбление, и она не выставила наглеца из дома!
В ушах гремело: Жемчужина… шлюха… матросы… И все отдельно, не складываясь в осмысленное целое.
Я стала уговаривать себя – сработал инстинкт самосохранения, – мол, просто неправильно поняла вырванные из контекста слова, недослышала, наконец. Мне так хотелось в это поверить, что почти удалось себя убедить.
Я должна увидеть человека, что разговаривал с матерью. В тот момент ни о чем больше я думать не могла, поэтому на цыпочках выскочила в прихожую, хлопнула входной дверью и, фальшиво насвистывая какой-то мотивчик, ввалилась в библиотеку.
– Мамуля… – Я притворилась, что только сейчас заметила, что она не одна. – Простите… – Прикинувшись смущенной, я объяснила, почему раньше вернулась из школы.
Мама не казалась испуганной или растерянной, но я почувствовала, что она страшно напряжена и спокойствие ее деланное.
– Это Дорота, моя дочка, – представила меня мама, и в ее голосе мне послышалась мольба о пощаде. Я вежливо кивнула незнакомцу. – Пан Владислав Банащак, мой старый знакомый.
Я подала гостю руку. Хотя ладонь его не была ни скользкой, ни мокрой – напротив, сухая и теплая мужская рука, даже вполне приятная, – меня от этого прикосновения захлестнула волна омерзения, словно вляпалась в блевотину. Гость оглядел меня с головы до ног.
– Дорота – вылитая ты.
Он смел называть меня Доротой и «тыкать» моей матери!
Впервые мне стало неприятно, что меня сравнили с матерью. Не хочу я быть ничьей копией, хочу быть собой, только собой! Не желаю знать никого вроде Владислава Банащака, который смеет называть мою мать Жемчужиной и напоминает ей, что она была щецинской шлюхой.
Я извинилась и ушла, но прежде хорошенько рассмотрела этого гада. Отлично сложен, ровесник моего отца или чуть моложе. Удлиненное лицо с приятными чертами, одет модно, хотя не кричаще, по возрасту. Не из тех престарелых плейбоев, что втискивают пузо в джинсу, а потом чувствуют себя на том свете, но зато «по-молодежному».
Но невзирая на вполне приятную наружность Владислава Банащака, я ощутила к нему такую лютую ненависть, что готова была разорвать в клочья.
Случилось это в марте. До конца учебного года ничего нового не произошло, этот тип у нас больше не появлялся, по крайней мере я его не видела. Но моя спокойная жизнь закончилась, превратившись в невыразимый кошмар.
Так наступили каникулы, и мой план окончательно созрел: в Испанию с родителями я не поеду.
Снова все было как раньше – или почти как раньше. Я успела переварить то, что узнала, и поглубже припрятать свои чувства. Прежде чем на что-то решиться, я должна все разузнать. До тех пор нельзя портить жизнь близким людям. Кроме того, мне нужна неограниченная свобода передвижения и… деньги. Все зависит от того, не возникнут ли у родителей подозрения, особенно у мамы. Поэтому я снова стала уравновешенной молодой девицей, примерной дочкой. Наверное, мне пошли на пользу первые попытки лицедейства. Родители купились на мое поведение – все-таки они мне доверяли.
– Ты не хочешь ехать в Испанию? – удивились они моему отказу.
– Старики, вы восемнадцать лет из года в год мучались с несносной спиногрызкой, я же вам отравляла каждый отпуск. Устройте себе медовый месяц, а каникулы в Испании подарите мне в будущем году! – многозначительно заявила я, дабы им стало ясно: самокритичное чадо решило наказать себя за тройки и испытать силу воли.
Мой отказ встревожил отца.
– А что же ты будешь делать?
– Ты ведь одолжишь мне свою байдарку и снаряжение? Поплаваю по прекрасным польским рекам, где в водах бурливых, хрустальных плещутся стаи рыбок печальных, а также жаб и пиявок, подальше от цивилизации, ревущих магнитол и так далее…
– С кем же ты собираешься ехать?
– С Михалом, он же первый байдарочник Политеха! (Это сын старых друзей моих предков. Мы с ним дружим с детства, но он постарше меня, уже студент.) Ваша милость одобряет мой план?
– На непристойные каникулы вдвоем с Михалом я не согласна, – ответила мать.
Я знаю этот тон: мама редко им пользуется, но тогда сразу ясно – ее решение обжалованию не подлежит.
– Успокой свою родительскую совесть, эти сермяжные каникулы я проведу в стаде как минимум из двадцати человек. Однако должна тебя честно предупредить, что там будут и мальчики.
– На такое стадо я тоже не согласна.
– Ты хочешь, чтобы я обрекла себя на смертную скуку среди одних девчонок?
– Не будем это обсуждать! Закончишь школу, поступишь в институт – тогда и будешь ходить в походы с кем угодно. У тебя есть другие варианты?
– Тиранка ты… но ничего не поделаешь…
Мама даже не отдавала себе отчета, насколько ее запреты были мне на руку. Я специально размахивала у них перед носом этим походом на байдарках. Михал давно предлагал мне присоединитъся к их компании, правда из чистой вежливости: он знал, что предки никогда не позволят. А мне и самой не хотелось ни с кем общаться. Я зализывала душевные раны, и мне требовалось одиночество, прежде чем воплотить свои намерения в жизнь.
Вот почему я без сучка, без задоринки отыграла роль образцовой дочурки, которая не хочет ни спорить с маменькой, ни, боже упаси, испортить ей отпуск в Испании.
– Тогда отправлюсь к озеру или на реку, подальше от всяких там курортов. Пусть со мной поедет Анеля.
Общество Анели, нашей давнишней домработницы, создавало у родителей иллюзию надежности и безопасности: с Анелей я буду под опекой. Но на свете не было такой силы, чтобы помешать мне выполнить задуманное, куда там Анеле…
Я от души старалась чтить гражданский кодекс и не шибко врать, хотя от лжи меня уже мутило. Ох, разорвала бы я семейные узы, ох и спела бы песню звонкую свою про счастливую семью…
Чудовище, которое я пока держала в железных оковах, заставило бы их содрогнуться от ужаса! Я превратилась в мину, и хорошо, что они не нащупали взрыватель.