Митинговая нетерпимость, все чаще проникавшая на экран, с очевидностью подчеркнула новое явление отечественной документалистики — персонализацию пропаганды. Наиболее ярким примером неистового пропагандиста стал Александр Невзоров, дебютировавший еще в конце 1987 года своими «600 секундами». Воспринятая как вызов «Времени», непарадная и сенсационная передача заполнила несуществующую тогда еще нишу криминальной хроники.
Каждый выпуск включал в себя с десяток невероятных сюжетов. Мчаться на лошади, участвовать в оперативных рейдах милиции в самый момент захвата, открывать ногой двери кабинетов чиновников было излюбленным поведением репортера. «Один мой день мог бы послужить человеку воспоминанием на всю жизнь, а у меня такой день — каждый день».[15] До того ведущий стремился испытывать себя в разных ситуациях — был каскадером и даже певчим в церковном хоре. «Певчим я был кошмарным… Считал, что хор — это место, где должно быть слышно меня. Все мои силы уходили на то, чтобы переорать тех пятьдесят человек, что стояли рядом со мной».
Невзоров сравнивал себя по призванию с флибустьером, пиратом, разбойником /«у меня разбойничья профессия»/. Гордился — применительно к себе — высоким понятием» «авантюрьер». Обожал лошадей и оружие /«особенно холодное — я на нем помешан»/. Объяснял, что в живописи любит батальные полотна, где изображены все те же лошади и оружие. «А все эти пикассы, кошмарные эти кандинские, есть еще Малевич какой-то, говорят, да? Вообще мрак собачий, этот Малевич ваш».[16]
Для него, человека действия, деликатность относилась к понятиям реликтовым. В одном из сюжетов пожилые женщины, купив торт, обнаружили в нем презервативы. И напрасно директор кондитерской фабрики оправдывался в последствии, что это резиновые «напальчники» — презервативы выглядели куда скандальнее.
«Гениальным негодяем» назвал его Урмас Отт, которого тот считал своим другом. Авантюрьер, по мнению Невзорова, — человек, способный во имя чего-то сильно рисковать и побеждать. Но все же — рисковать во имя чего?
От выпуска к выпуску становилось все очевиднее — улики для ведущего значили куда больше, чем факты, которые уступали место режиссерским конструкциям. Откровенные инсценировки, спектакли под документ с использованием пиротехники и статистов подменяли собой живую реальность.
«Мы не имеем права быть идеалистами и исповедывать кодекс чести российских дворян. У нас нет ни кодекса, ни чести, ни дворянства — вообще ничего», считал Невзоров, полагая, что «секунды» так любимы и популярны, потому что это не просто разговор — это акция. «Это голос ненависти народа, ненависти ко всему, что происходит».
«Сначала вездесущий репортер, затем — публицист-резонер, потом — народный мститель, бросивший вызов всем и вся, — писал телекритик. — Самая важная новость в «600 секундах» он сам — Александр Невзоров». «Ненавидя советскую власть, Невзоров, как и весь советский народ, продолжает быть тем самым «красным совком», каким его сделали семья и школа, наука и жизнь, клуб и художественная самодеятельность, — соглашался В. Туровский. — Сдирая с себя «совковую» кожу, он лишь обнажает «совковые» нервы… Считает себя просто обязанным быть на переднем крае, вперед паровоза, поверх барьеров.
Его должны окружать свита и скандал. Без свиты и скандала жизнь для него теряет всякий смысл».[17] Что опаснее, спрашивали газеты, — Невзоров, ежевечерне заражающий подверженных симптомом «толпы» людей, или сама эта толпа с портретами Невзорова над головами, зловещая и сметающая все на своем пути?
Трагическим события в Вильнюсе автор "600 секунд" посвятил свой выпуск под грифом «Наши», безоговорочно встав на сторону десантников, захвативших телебашню и приведших ситуацию к жертвам. «Не верьте!» — публично обратились к аудитории от лица Союза кинематографисты известные документалисты. Для профессионального глаза режиссера, оператора, репортера совершенно очевидно, что репортаж Невзорова из Вильнюса — инсценированная фальшивка. «Наших бьют!» — говорят нам сегодня, — комментировал этот выпуск в «Комсомольской правде» писатель В. Дудинцев. — И мы снова протягиваем «руку помощи». Как протягивали в свое время и Польше, и Венгрии, и Чехословакии, и Афганистану».[18]
Наутро после показа по ленинградскому телевидению передача вызвала бурное обсуждение на Верховном Совете. В тот же день выпуск Невзорова был дважды показан по ЦТ /в то время, как журналисты «ТСН за попытку рассказать о событиях в Вильнюсе вскоре лишились работы/. «У каждого народа есть свои ястребы, — писал В. Дудинцев. — Есть они, увы, и у нас, у русских. Они тоже наши».
Весной того же года в Московском театре восковых фигур появилась скульптура Невзорова в десантном костюме в обществе Григория Распутина и Екатерины II, у которой он берет интервью. «Нашизм» как способ подхода к реальности, не принимающий в расчет никакие жертвы, очень быстро нашел сторонников. Нетерпимость заставляет такого ведущего забывать, что аудитория состоит не только из людей, разделяющих его взгляды и его отношение к окружающим.
Как-то собкор «Комсомольской правды» в Японии предложил своей газете репортаж из женской тюрьмы. Согласие газеты было получено, как и разрешение от властей — посетить любую из четырех женских тюрем. Разрешение при одном условии: корреспондент не должен иметь фотоаппарат или даже блокнот, куда бы он мог записать фамилию хотя бы одной заключенной. Потому что, когда те окажутся на свободе, ничто не должно помешать им начать новую жизнь и напомнить о драме прошлого. Для отечественных документалистов типа Невзорова такие условия неприемлемы. Журналистская биография «Железного Шурика» — хронология бесчисленных судебных процессов, возбужденных по искам оскорбленным им участников в программах «600 секунд», «Паноптикум», «Дикое поле».
Предвзятость таких журналистов выражается и в привычном для них лексиконе, вызывая к жизни слова, казалось бы, давно уже вышедшие из обихода. Это раньше, отмечали лингвисты, у нас был социалистический строй, а в Греции у черных полковников — режим. Теперь, с точки зрения, например, коммунистов, «режим Ельцина» — царил у нас /«кровавый», «преступный», «оккупационный»/ «Закулисная возня», «оголтелая пропаганда», «корыстные интересы правящей верхушки» — фразеология, дословно воспроизводящая набивший в свое время оскомину словарь комментаторов-международников.
Не лучшим решением программной политики оказались и попытки телевизионных работников вообще не предоставлять оппонентам слова. У многих зрителей это вызвало недоверие /не показывают — значит «боятся правды»/, а кое-кого привело к пикетам возле «Останкино».
11 июня 1992 года у здания «Останкино» собралась, спровоцированная оппозицией /«Трудовая Россия», ВКПБ, движения «Наши» и пр./, многотысячная толпа с плакатами: «Русским — русское телевидение», «Ельцин, катись к Бушевой матери», «Стряхнем с останкинского шпиля гнездо шершней Израиля»… К телецентру подогнали полуторку с портретом Сталина, раскинули палаточный городок, выстроившиеся шеренгами пикетчики плевали в проходящих мимо сотрудников телевидения. У многих были дубинки, обрезки силового кабеля в руку толщиной и даже краска, которой «патриоты» рисовали себе «раны».
Добившиеся приема у председателя комитета, митингующие потребовали телекамеру, немедленного выхода в эфир и ежедневного «Часа прозрения» в интервале между 19.00–23.00. «Когда толпа рвалась в здание телецентра, я смотрел на эти бесчинства сверху и ясно отдавал себе отчет в том, что вижу фрагмент гражданской войны, — вспоминал ситуацию бывший тогда председателем Е. Яковлев. — Этот гипертрофированный, массированный, я бы сказал, интерес к политике — симптом тяжело больного общества».[19]
15