Борьба за шприц входила в новую стадию.
Всесоюзная аудитория таким образом получила сразу две ключевых информационных программы — «Время» на первом канале и «Вести» /разрешенная «ТСН»/ на втором. А еще три месяца спустя попытка подвергнуть ревизии десятилетиями утверждавшие себя принципы пропаганды получила новое продолжение. Драматические события, разразились во время известного путча ГКЧП в августе 9l-ro.
Приехав в 6 утра к «Останкино», тогдашний председатель Гостелерадио Леонид Кравченко обнаружил, что здание находится в военной блокаде, оккупированное десантниками и усиленными нарядами милиции» Председателя компании сначала не хотели впускать, а затем выпускать, на каждом этаже бродили вооруженные люди, а неизвестные в штатском расположились в его приемной и приемной его замов.
Заранее объявленный на тот вечер в программе балет "Лебединое озеро" демонстрировался уже с утра и был воспринят зрителями как попытка властей блокировать всякую информацию /а впоследствии и самими путчистами как некий тайный намек — "лебединую песню"/.
Провал заговорщиков привел к очередной смене руководителя главной телекомпании. Выбор пал на Егора Яковлева, на этот раз назначенного сразу двумя президентами — СССР и России /жертвой личного противостояния М. Горбачева и Б. Ельцина как раз и считал себя отстраненный Кравченко/. Хозяином начальственного кабинета с его номенклатурными телефонами впервые оказался известный реформатор и демократ. "В чем ужас этих телефонов? — делился он с журналистами первыми впечатлениями. — Совершенно нормальные люди не готовы без указания сверху определять политический анализ дня, важнейшие темы. Ведь вся политическая направленность определяется звонками «оттуда».[5]
В тот же день к председателю были вызваны Миткова и Киселев. «Мы приехали около семи, — вспоминает Миткова. — «Ребята, — сказал он, — я понимаю — вы почти полгода в эфире не были. Но я вас очень прошу войти сегодня в студию, сесть за стол. Не важно, что вы будете говорить. Мне важно, чтобы вас увидели».
Хотя Е. Яковлев был газетчиком, вещательная политика и экранная практика испытали при нем наиболее конструктивные изменения. «Я пришел на телевидение, — говорил он впоследствии, — с совершенно наивной и глупой верой в то, что вот сейчас открою все шлюзы… Теперь мне кажется, что многие здесь не только привыкли к политической цензуре, но даже были ею довольны». Программу «Время» новый председатель считал символом наибольшей вины перед обществом за ту дезинформацию, которой она служила.
По решению нового председателя был объявлен конкурс на лучшую модель новой информационной программы «Останкино». Конкурировали две команды — «ТСН» и «Времени». /Примерно за два года до этого «Время» попыталось само себя реформировать. Тексты старались делать более человечными, в пару с диктором усаживали журналиста. Но установка оставалась при этом прежней. Глядя, как официозно ведет себя, сидящий рядом с диктором, журналист, телезритель решительно не мог отличить одного от другого/.
Три группы социологов оценивали результаты необычного конкурса. «ТСН» одержала безоговорочную победу. Первое место среди ведущих заняла Татьяна Миткова, второе — Дмитрий Киселев.
Именно Е. Яковлеву удалось, наконец, покончить с официозным «Временем», — передача была закрыта. /Оказалось — на время: после его ухода программу очень скоро восстановили/. Он же способствовал появлению аналитической еженедельной программы «Итоги» /январь 1992/.
Стремление к тому, чтобы новости на экране объективно отражали события, происходящие в обществе, привело к пересмотру самой роли ведущего в отечественных информационных рубриках.
Ежедневная рубрика информации — витрина телевизионной программы дня. Так считается в мире. А ведущий рубрики — визитная карточка телестудии. Такие имена, как Уолтер Кронкайт, Питер Дженингс, Дэн Разер и Том Брокау, в США популярны не меньше, чем любой из президентов. Процесс очеловечивания информации получил название персонализации новостей.
В Советском Союзе, о чем уже говорилось, информационные программы с момента их появления вели всем знакомые дикторы. Нормативная эстетика в этом жанре обязывала их к еще более строгому поведению, чем обычно. Такая эстетика распространялась и на спортивных комментаторов.
В 1966 году журнал «РТ» /издававшийся в течение полутора лет и вскоре закрытый/ опубликовал, записанные на пленку фрагменты из трех параллельных репортажей, которые велись с мирового чемпионата по футболу в Лондоне. Трансляция шла на Бразилию, Англию и Советский Союз.
Вот как звучала 24 минута второго тайма:
ФЕРНАНДО БАТИСТА ЖОРДАН /Бразилия/. Беккенбауэр замахивается, удар в сторону ворот — гооооол! Индивидуальный гол немца, гол, удвоивший шансы на победу, гол защитника, гол в ворота Яшина из-за пределов штрафной площадки. Яшин, вероятно, не думал, что защитник отважится на удар вместо передачи.
БРАЙЯН МУР /Англия/. Немцы делают длинные передачи, чтобы заставить девять русских побегать как можно больше. Неожиданный удар — гол! Я только что пел хвалу Яшину, но, честно говоря, ни один самый блестящий вратарь не смог бы взять мяч после этого удара Беккенбауэра. Мне жаль Яшина. Он действует превосходно, но гол двадцатилетнего немца — просто конфетка.
НИКОЛАЙ ОЗЕРОВ /ССР/. Пономарев отбрасывает Хусаинову, тот теряет… Мяч подхватывают немецкие футболисты. Он у Беккенбауэра, тот идет вперед, набирая скорость, его никто не держит. Удар! Беккенбауэр пробил в девятку. Счет стал 2:0. Наши начинают с центра.[6]
Одна минута. Обращает на себя внимание очевидное различие в манере ведения репортажей между западными и советскими комментаторами. Каждый раз, когда на футбольном поле возникали нештатные ситуации — скандал с судьей, удар ногой по ногам противника, подсечка, санитары с носилками — камеры западных телекомпаний тут же оказывались в центре события в то время, как наши уходили на нейтральные планы, и комментаторы говорили о чем угодно, только не о том, что происходило на поле. Такая тактика — не отвлекаться на частности — позволяла не обращать внимание на неординарные моменты в игре и исключала субъективность в интонациях комментаторов. Но ведь личное волнение репортера свидетельствует о напряженности момента игры не в меньшей степени, чем сама картинка, а следовательно не в меньшей мере передает объективность происходящего.
«Действие, которое разыгрывается на поле, — размышлял на страницах того же журнала кинорежиссер Александр Митта о футбольных репортажах со стадионов, — разворачивается как наглядная подробная схема, из которой вышелушены человеческие характеры. На протяжении полутора часов мы совершенно не видим портретов игроков. Мы ничего не знаем о них как о личностях». Но с другой стороны, продолжал он, драматизация событий рискует вступить в конфликт с объективностью их показа. Хроникальная трансляция регистрирует событие, отвлекаясь от «человеческих частностей», в то время как «зрелищный» репортаж мешает иному зрителю следить за общим ходом спортивной встречи.[7]
Демонстрировать общий ход события, игнорируя частности, в том числе и индивидуальные особенности участников репортажа — этого принципа отечественное телевидение придерживалось и в других передачах. Лишь в начале 60-х телевизионные ведущие впервые предстали без привычной бумажки или явно заученных текстов, ошеломляя аудиторию незаданным строем речи, непринужденностью интонаций и обращения. В обиход очень быстро вошли такие понятия, как «дистанция доверия», «интимность контактов». Потребность увидеть человека на экране раскованным, найти в нем постоянного собеседника, встретиться с ним в такой обстановке, в которой находится сам телезритель, вызвала к жизни целое семейство новоявленных рубрик — «Клуб кино-путешественников», «Музыкальный киоск», «Голубой огонек», «Кинопанорама»…