Через несколько месяцев, однако, во всех этих картинах со все нарастающей силой стал проступать элемент кошмара. При этом мои сны стали более походить на некие псевдовоспоминания, сопровождающиеся усиливающимися расстройствами абстрактною характера — ощущением блокирования памяти, странными временными сдвигами, выматывающим душу осознанием былого вмешательства в мои поступки «побочной» личности, а позднее и необъяснимым отвращением, которое я стал питать к своему собственному телу и личности в целом.
По мере того как в сновидения стали проникать более конкретные детали, их кошмарность возросла тысячекратно, и к октябрю 1915 года я понял, что надо что-то делать. Именно тогда я приступил к интенсивному изучению аналогичных случаев амнезии и последовавших за нею видений, поскольку чувствовал, что смогу таким путем хотя бы попытаться прояснить сущность своей проблемы и очистить ее от гнетущих эмоциональных наслоений.
Однако, как я уже отмечал, результат поначалу оказался прямо противоположным. Меня крайне встревожило то обстоятельство, что мои сны едва ли не дублировали видения других людей, тем более, что в некоторых случаях речь шла об очень давних свидетельствах, полностью исключавших возможность наличия у пациентов каких-либо познаний в области геологии, и уж конечно по части ландшафтов доисторических времен.
Более того, во многих отмеченных мною случаях появлялись поистине потрясающие детали, связанные с видениями массивных зданий, громадных садов и тому подобного. Разумеется, детали были крайне размыты и малоопределенны, но то, на что намекали или о чем прямо утверждали некоторые мои «коллеги по несчастью», определенно имело привкус безумия или явной инфернальности. Хуже всего было то, что мои собственные псевдовоспоминания словно распахнули двери перед еще более дикими видениями грядущих откровений. И все же, даже несмотря на подобные эксцессы, большинство врачей находило мои исследования вполне приемлемыми и даже целесообразными.
Я достаточно систематично занимался дальнейшим самообразованием. В 1917–1918 годах я прослушал спецкурс психологии в своем родном Мискатонском университете, а параллельно, с завидным постоянством изучал труды по медицине, истории и антропологии. Наряду с этим я активно посещал самые отдаленные библиотеки и в конце концов добрался даже до так называемого запретного знания, поскольку, как мне сообщили очевидцы моею поведения во время болезни, именно к нему моя «побочная» личность проявляла особо повышенный интерес.
Я повторно просмотрел книги, которые уже держал — сам того не подозревая — в своих руках в период заболевания, и меня крайне встревожило то обстоятельство, что на их полях явно моей рукой были сделаны многочисленные пометки и даже поправки к отдельным фразам и ид соматическим выражениям, которые при повторном просмотре представлялись мне начисто лишенными какого-либо смысла.
Подобные ремарки, как правило, делались на языке соответствующей книги, причем было заметно, что автор их свободно владел всеми этими языками, разве что в некоторых его замечаниях ощущался некоторый академизм. Между тем одна из пометок, сделанная на полях упоминавшейся выше книги фон Юнзта, была совершенно иного рода. Она состояла из странных извилистых иероглифов, исполненных теми же чернилами, что и надписи по-немецки, но при этом не имела ни малейшего сходства с человеческой письменностью. Эти закорючки более походили на те надписи, которые я постоянно встречал в своих сновидениях, и смысл которых, как мне иногда казалось, я знал или вот-вот должен был вспомнить.
В довершение моего крайнего замешательства библиотекари в один голос уверяли меня, что если основываться на их учетах и записях в книжных формулярах, то сделать эти пометки и поправки мог только я — находясь, как я полагал, под контролем своей «побочной» личности. И это несмотря на то, что я никогда не знал трех из использованных автором пометок языков!
Собирая воедино разбросанные фрагменты старинных и современных, антропологических и медицинских сообщений и публикаций, я обнаружил едва уловимую последовательность и даже некоторую логическую взаимосвязь между некоторыми древними мифами и моими галлюцинациями, что окончательно сбивало меня с толку. И лишь одна деталь отчасти приносила успокоение — то, что все эти мифы имели чуть ли не доисторическое происхождение. И все же следовало признать, что я и понятия не имел, каким образом столь подробные описания палеозойских или мезозойских ландшафтов проникли в примитивные легенды древнего человека. Однако образы эти существовали, а следовательно имелась и возможность для возникновения соответствующих галлюцинаций.
Постепенно я стал приходить к выводу о том, что под воздействием амнезии у больного формировался общий сюжет мифологической картины, который в дальнейшем нередко приукрашивался каждым конкретным индивидуумом, привносившим в свои псевдовоспоминания все новые и более причудливые краски. Как показали мои дальнейшие поиски, я и сам в период заболевания читал и слышал едва ли не все подобные древние истории. Не было ли поэтому столь же естественно предположить, что и мои собственные последующие сновидения также стали формироваться и окрашиваться под воздействием того, что моя память тайным образом сохранила с времен господства «побочной» личности?
Некоторые из мифов имели значительное сходство с другими туманными легендами доисторического периода, особенно индуистскими сказаниями, содержащими упоминания о поразительных временных перестановках, что является составной частью учения современных теософов. В частности, примитивный миф и современное верование сходились в том, что человечество является одним — и, возможно, наименее развитым — из высших и доминирующих рас, некогда населявших землю за всю долгую и во многом неизвестную историю ее существования. Согласно их утверждениям, невообразимые существа вознесли к небу свои небывалой высоты башни и постигли сокровенные тайны природы еще задолго до того как триста миллионов лет назад на поверхность суши из горячего моря выползло первое земноводное.
Некоторые из этих существ прибыли к нам со звезд, причем отдельные особи по возрасту не уступали самому космосу; другие же стремительно развились из таившихся в земле спор, по времени своего появления опережая наших далеких предков настолько же, насколько сами эти предки опережают нас, людей нынешних. В то время речи велись об интервалах в миллиарды лет и о расстояниях, на которое солнечная система отстоит от других галактик. Разумеется, тогда вообще не существовало такого понятия как время в его современном человеческом понимании.
Однако большинство древних мифов и сновидений имели отношение к относительно недавним эпохам, населенным существами со странными и крайне сложными формами, не имеющими никакого сходства со всем тем, что известно современной науке, и жившими примерно «лишь» за пятьдесят миллионов лет до появления первого человека. Согласно подобным представлениям, это была одна из величайших рас, поскольку ей в одиночку удалось постичь законы времени.
Она познала все, что стало или когда-либо станет известным населяющим землю людям, и достичь этого ей удалось благодаря более совершенным и могучим механизмам разума ее членов, позволявшим им проецировать себя в прошлое или будущее даже через пропасти в миллионы лет, и черпать таким образом знания из любой эпохи. Именно из деяний этой расы и выросли все существующие поныне легенды и пророки, включая и персонажей человеческой мифологии.
В их громадных библиотеках хранились тома с текстами по всемирной истории, с описанием каждого вида, который когда-либо населял или будет населять землю, с полным перечнем искусств, существовавших в ту или иную эпоху, достижений, языков и психологии.
При помощи этого космического знания Великая Раса выбирала из каждой эры жизни такие мысли и виды искусств, которые в наибольшей степени отвечали ее собственным потребностям на той или ином отрезке исторического развития. Знание прошлого, достигавшееся путем мысленного, а отнюдь не сенсорного обзора, давалось с несколько большим трудом, нежели получение информации из будущего — последнее представлялось им более материальным и потому легкодоступным.