"И она это тоже знает, – понял он. – И всегда знала, просто в той жизни это было приемлемо, а в этой нет".
Лестница вывела их на другую, просторную и безлюдную, площадь, на противоположной стороне которой стоял высокий, устремленный ввысь готический собор. Широкая мраморная лестница, сужаясь, вела к паперти – "Ведь, это называется папертью?" – к широко открытым, из резного темного дерева, дверям, под огромным круглым витражом из цветного стекла. К удивлению Кайданова на витраже была изображена шестиконечная звезда – "Магендовид?"[3] – но долго на этой мысли он не задержался, как уже случалось с ним в этом странном месте не раз, когда он встречался с необычными или незнакомыми ему вещами. Из распахнутых настежь дверей, из тьмы, заполнявшей внутреннее пространство храма, лилась на площадь величественная музыка, заставившая Кайданова замереть и забыть обо всем, о чем он только что думал. Кто-то играл там, внутри собора, на органе. Прежде Герману приходилось слышать органную музыку только в кино, и она никогда не производила на него никакого особого впечатления, как и классическая музыка вообще. Однако сейчас мощная и запредельно прекрасная в своей изощренной сложности мелодия буквально захватила все его существо, заставив переживать такие чувства, каких он, кажется, и не ожидал в себе найти. Сколько длилось это чудо? Как долго стояли они с Лисой посередине площади перед открытыми дверями храма? Кайданов этого не знал. В мире, где они оказались, не было солнца и, соответственно, не было теней, и узнать, сколько прошло времени, не имея на руке часов, было невозможно. Они пришли в себя – да и то не сразу – только после того, как музыка отзвучала, и наступила тишина. Еще какое-то время Кайданов чувствовал себя так, как будто только что вынырнул со дна океана и не вовсе понимает, где находится и что теперь должен делать, но одновременно он ощущал огромной силы чувство сожаления, утраты и разочарования тем, что волшебство растаяло, и теперь ему предстоит жить без этой музыки. Он посмотрел на Лису, но и она, похоже, тоже с трудом возвращалась в себя, и, возможно, впервые ему удалось увидеть так много чувств на ее лице, хотя это и не было ее настоящим лицом.
– Пойдем? – спросил Герман, с трудом проталкивая звуки голоса сквозь вдруг пересохшее горло.
– Да, наверное, – ее голос звучал неуверенно и как-то напряженно.
Но никуда идти не пришлось. В тишине, упавшей на площадь, раздались гулкие шаги человека, выходившего из глубины собора, и они замерли в ожидании. Прошла, возможно, целая минута, прежде чем человек вышел из тьмы на свет. Это был высокий, чуть сутулый старик, одетый в длиннополый коричневый фрак и узкие бордовые штаны, заканчивавшиеся чуть ниже колен. На ногах у него были коричневые туфли на высоких каблуках, украшенные золотыми пряжками, и высокие белые носки. Под фраком была надета белая рубашка с кружевным жабо. Такие же пышные, но, как заметил теперь Кайданов, пожелтевшие от времени кружева опускались из рукавов, скрывая кисти рук почти до самых пальцев, узловатых и длинных.
– Вы Яков? – спросил Кайданов, с некоторой оторопью рассматривая узкое темное лицо, изрезанное глубокими морщинами и обрамленное длинными седыми волосами.
– Здравствуйте, молодые люди, – голос у старика оказался чистый и звучный, напомнивший Герману звук валторны, слышанный им как-то еще в студенческие годы, но поразило другое – глаза Якова. Они были ясными и светлыми, почти прозрачными, и, казалось, светились на темном, похожем на кору старого дерева лице.
– Ой, извините, – сказала Лиса. – Здравствуйте, уважаемый… – она запнулась, не зная, как продолжить начатую фразу.
– Иаков, – подсказал старик.
– Здравствуйте, Яков, – поздоровался Кайданов.
– Иаков, – поправил его старик, подчеркнув голосом это непривычное "иа" в начале своего имени.
– Да, конечно, – смутился Кайданов. – Иаков.
– А вы кто такие? – старик без стеснения рассматривал Кайданова и Лису, но создавалось впечатление, что он все про них давно знает.
– Меня зовут Фарадей, – представился Кайданов.
– И вы носите шпагу, – кивнул старик. – А вы, молодой человек?
– Я Рапоза, – сказала Лиса. – И я девушка.
– И носите меч, – усмехнулся Иаков, а Кайданов удивленно оглянулся на Лису и обнаружил, что эту-то деталь он каким-то образом пропустил. Лиса действительно была опоясана мечом.
– Это что-то значит? – спросила она.
– Возможно, – неопределенно ответил старик. – Под "светлыми небесами" многие простые вещи оказываются многозначительными, и наоборот. Зачем вы пришли?
– Один человек, – Кайданов вдруг понял, как глупо звучит его объяснение, но делать было нечего, ведь так все на самом деле и обстояло. – Один человек сказал нам, что вы можете ответить на наши вопросы.
– Кто? – коротко спросил старик.
– Он сказал, что его зовут Никто.
– Пойдемте, – старик плавно взмахнул рукой, приглашая следовать за собой, и, повернувшись, медленно пошел обратно в плотный до вещественности сумрак собора.
Переглянувшись, Герман и Лиса быстро поднялись на паперть и вошли вслед за стариком под гулкие своды. На самом деле, здесь оказалось совсем не так темно, как казалось, глядя снаружи, но, тем не менее, им потребовалось какое-то время, чтобы глаза привыкли к полутьме. Они лишь смутно видели спину Иакова, уводившего их в глубину огромного зала, и лишь постепенно стали различать детали. К тому моменту, когда старик неожиданно остановился перед глухой каменной стеной, Кайданов уже увидел и вполне оценил роскошь внутреннего убранства собора. Он плохо разбирался во всех этих вещах, и поэтому не смог бы с уверенностью сказать, какой религии и какой эпохе принадлежал этот храм, но он был великолепен. Впрочем, додумать эту мысль он не успел.
– Сюда, – сказал старик и сделал такое движение рукой, как будто рисовал на стене прямоугольник. И в следующее мгновение Кайданов увидел в стене дверь, которой – он был в этом абсолютно уверен – еще секунду назад здесь не было.
Старик положил руку на бронзовую ручку и потянул на себя. С легким скрипом узкая и низкая дверь темного дерева отворилась, и Кайданов увидел за ней маленькую комнату с тремя креслами, расставленными друг против друга вокруг низкого восьмигранного столика.
– Входите, пожалуйста, – пригласил старик.
Кайданов оглянулся на Лису, пожал плечами и прошел мимо Иакова в комнату. За ним вошла Лиса, а за ней, закрывая за собой дверь, и старик.
– Садитесь, – он взмахнул рукой и в камине вспыхнул огонь, а в двух серебряных подсвечниках, стоявших на столике между кресел, загорелись свечи. – Прошу вас.
– Спасибо, – Лиса села первой, а после нее опустились в кресла и Кайданов со стариком.
– Итак?
– Что это за место? – спросил Кайданов.
– Это моя комната, – с усмешкой ответил Иаков, подчеркнув интонацией слово "моя". – Здесь мы можем говорить, не опасаясь, что нас подслушают. Впрочем, я думаю, вы хотели спросить не об этом, не так ли?
– Да, – вместо Кайданова сказала Лиса. – Фарадей имел в виду это место, этот город, все это, – сделала она охватывающий все вокруг жест.
– Не знаю, – покачал головой старик. – И никто не знает. Мы говорим "светлые небеса", но смысл этих слов лишь в том, что все мы видели другое небо, черное. Но там есть звезды, а здесь… Здесь нет солнца, молодые люди, но есть свет. Здесь никогда не бывает ночи, и сезонных изменений погоды здесь нет тоже. Тут, в городе, всегда тепло и светло, а в пустыне жарко, вот и все разнообразие. Город мы называем просто "Городом", а пустыню – "Пеклом".
– Но кто-то же должен был построить этот город! – возразила Лиса.
– Естественно, – согласился с ней старик. – Мы сами его и строим, милая девушка. Вот этот собор, например, создал я, а кофейню, в которой вы, наверняка, уже побывали, – Гург. Но, правда и то, что Город, как город, существовал всегда. Во всяком случае, даже самые старые его обитатели, пришли уже на готовое.
3