Она так раньше всегда и строила с Мотькой свои отношения, мол, она главная драгоценность эфира, типа скрипки Страдивари, на которой ему, Мотьке, временно дали поиграть. К тому же Ирма всегда относилась к Зарайскому, как красивые и успешные и потому устроенные в личной жизни женщины относятся к мягкотелым бедолагам, у которых слюнки на красивое тело текут, но внутренней стальной воли недостает, чтобы тела этого добиться. Вот так она всегда к Мотьке Зарайскому и относилась, свысока и с нескрываемым ироническим высокомерием.
А теперь? А теперь что-то в Мотьке изменилось. Теперь он в ней, в Ирме, не ощущал былого ее перед ним превосходства. И даже, наоборот, стал ее как-то жалеючи поучать, вожусь с тобой только по старой дружбе, а то бы и не стал… Цени мою доброту!
Они сидели у Миши в переговорной комнате и обсуждали сценарий.
Но разговор скатывался с темы съемок на всякую ерунду. На личное, на какие-то сентенции, нравоучения…
– Массарский-то твой женится, слыхала? – кстати и некстати спросил Зарайский.
Кстати потому, что по сценарию они только что обсуждали, как будут снимать свадьбу Дюрыгина с Агашей. А некстати Мотя зацепил эту больную для Ирмы тему потому, как ведь знал, что ей обидно… Хотя, как ни странно, Ирма любила поковыряться в своих болячках. Так же как любила в детстве отрывать головы своим куклам.
– Массарский уже не мой, – отмахнулась Ирма, – и я ему не советчица, как и почем с ума сходить.
Я у него на отвальной холостяцкой вечеринке был – не без хвастовства заявил Зарайский, – деньжищ они там ухлопали, две останкинских башни новых на эти деньги построить можно.
– А чего ради-то все это? – сохраняя видимость безразличного спокойствия, поинтересовалась Ирма.
– Ну, так они теперь, Массарский с Махновским, дружки не разлей вода, – Мотя многозначительно улыбнулся, – а Махновский к «Алекс Групп», к капиталу Игорька, тюменских денег притянул, у них обоих расчет.
– Какой расчет, я не поняла? – удивилась Ирма.
– Чего ты не поняла? – Мотя в свою очередь удивился непонятливости своей визави. – Игорь-то ведь женится на дочке Махновского.
– На дочке? На дочке Махно… Махновского? – Ирма едва не подавилась жевательной резиночкой, которую для показного спокойствия все перекатывала во рту с зубика на зубок.
– Ты что? Только сейчас родилась? – хмыкнул Зарайский. – Вся Москва знает, она одна только не знает.
Но эта новость действительно стала для Ирмы ошеломительной. Во как! Секрет Полишинеля… Она уже и не слушала, что там балабонил Мотя Зарайский, она полностью провалилась в горькие выводы, последовавшие за новым для нее открытием.
Так, значит, все эти отставки, весь этот театр, что устроил Джон с переодеванием, все это было только поиском предлога? Значит… Значит, ее просто разыграли? С ней покривлялись как с дурочкой при игре в польского дурака, когда за отсутствующего партнера карты просто берут не глядя из его сдачи сверху по одной? Они с дядей Яном Карловичем в детстве на даче в Юрмале часто играли вдвоем в польского дурака, когда сдавали на троих, а за дурачка за дурочку карты бросали по очереди…
Так теперь за нее карты сняли Джон, Игорь и этот его новый друг мистер Икс, тот, кому она… Черт, Махновский!
– Ирма, ты меня не слушаешь, что ли? – повысив голос, спросил Мотя. – Я ведь по сценарию говорю, тебе здесь надо будет выйти к оркестру, вот, гляди по тексту…
Но Ирма уже не очень следила за ходом Мотиных рассуждений.
Все, что ей сейчас пока еще предлагают, это уже не самые первые и не самые главные роли. И пройдет еще год-полтора, и не будет и этого. А что дальше?
Дальше в перспективе скатиться до того, чтобы радоваться нерегулярным съемкам в рекламе маргарина. Раньше, замечая таких неудачниц, она относилась к ним с какой-то брезгливостью, сторонясь их, как будто вирусом неудачника можно заразиться. Оказывается – можно.
А весь секрет-то в том, что ее снимали сперва потому, что папа Вальберс был влиятельным человеком в Кремле, а потом – потому что Игорь за нее денег давал кому надо. Теперь… А теперь пока еще снимают по какой-то инерции, выжимая из нее остатки былой популярности. А когда от этой популярности ничего не останется, снимать ее больше не будут. Разве что в рекламе крема для стареющих дамочек. Неужели такова селяви?
– А что, Мотя, Дюрыгин теперь на Агаше женится, он имеет какой-то резон? – стараясь не выдать своей горечи и окрасить вопрос безразличием интонации, поинтересовалась Ирма.
– Дюрыгин не дурак, – уверенно ответил Мотя, – он в этой Агаше жилу золотую надыбал. Деваха молодая, с фигурой, с мордашкой, и талантливая, и обучаемая, он из нее звезду сделал, а теперь и жену себе молодую сделает, шампунь и кондиционер в одном флаконе.
«Вот я дура, вот я дура, – думала Ирма. – Дюрыгин полгода назад, когда у него ведущей не было, ведь предлагал, и кабы я ему намекнула тогда, мол, женись, все бы иначе пошло».
– Ирма, ты отвлекаешься. Гляди по сценарию, ты должна здесь выйти из оркестра и скомандовать: «На старт, внимание, марш» и выстрелить из стартового пистолета в воздух, – сказал Мотя, показывая это место в сценарии.
– И выстрелить из пистолета, – послушно повторила Ирма.
А у папы в ящике стола лежит револьвер с золотой табличкой «Товарищу Вальберсу от Генерального секретаря Политбюро».
Свадьба была громкая.
Кабы устраивать подобную свадьбу на свои кровные, Дюрыгину своих депозитов едва бы хватило и на одну десятую часть всей сметы расходов, и это при том, что тогда ему пришлось бы продать и квартиру, и машину, и почку свою продать, и глаз…
Но деньги были от рекламодателей телеканала, деньги шальные, поэтому размаху режиссерской мысли ничто не мешало. Ничто не сдерживало самых смелых полетов мысли и изощренной на выдумки режиссерской фантазии.
Расписываться молодые будут в мэрии на Тверской, регистрировать брак будет сам мэр столицы. Главный обещал это устроить.