Обрати внимание, какие у них у всех фамилии… Или это псевдонимы? Это ведь о чем-то говорит. Вспомни, через кого мы прошли за эти несколько лет существования спектакля — Двужильный, Бессовестный, Трехликий? Даже Синяя Борода у нас был в продюсерах! Осталось только к Змею Горынычу обратиться за помощью!»
Винни повеселел: «Ну почему, есть еще Кощей Бессмертный!»
Я была уже на грани слез от смеха: «Нет, к телевизионщикам я никогда не обращусь!»
Не успела я договорить, как из соседнего переулка с шумом вывалилась группа людей с транспарантами. Они выкрикивали рэп-речевку, аккомпанируя себе аплодисментами.
Мы остановились и стали наблюдать. Все, кто был на улице, уступали группе дорогу и глазели, с любопытством.
Возле нас встала женщина с детским портфелем в руке, спросила шепотом: «Это митинг или шествие?» «Раз идут, значит, шествие» — ответила я ей. Подошел небритый худой парень. «Провокаторы?» — испуганно спросила его та же женщина. Парень закурил, сплюнул и, явно симпатизируя лозунгам на транспарантах, объяснил: «Да нет, зрители из радикалов».
Но вот они оказались совсем рядом. И мы смогли расслышать слова речевки.
«Ой, беда нам всем, беда,
В город наш пришла беда!
Палыч женится? Да-да!
Новую нашел. Когда?
Будет нам теперь еда,
на канале «раз» и «два».
Ты ее еще не видел?
Да включи ты телевизор,
посмотри и в фас, и в профиль,
чистит там она картофель,
ну а вечерком сходи
и на сцене погляди.
Ноги-руки задирает,
зрителей-то соблазняет.
А потом, как петь начнет, —
убаюкает, убьет.
Да зачем мы им сдались,
Аль собой не увлеклись?
В тишине бы друг да с дружкой,
наслаждалися с подружкой.
Да, видать, что улыбаться
просто так им западло, —
хвастать, нас учить, кривляться,
похваляться — это во!
Ой, когда же, ну, когда,
праздник кончится, — тогда
из рабов восстанем мы,
принудиловки сыны,
выключим мы телевизор,
уши мы свои заткнем
и глаза свои сомкнем,
Может, счастие найдем?
Появившаяся внезапно телемилиция потребовала прекратить несанкционированное выступление и разойтись. Кто-то из собравшихся на улице начал свистеть, в поддержку группы с транспарантами, и торговаться с телемилицией. В ответ те стали заламывать руки скандирующим, затолкали несколько человек в машины и уехали «А Палыч — кто?» — снова обратилась к курящему парню женщина с портфелем. «Павлов…режиссер». «Какой режиссер?» — спросила она недоверчиво. «Классик, тот, что снял «Цветущий». «А…» — неопределенно протянула она. На смену первым манифестантам появились другие. Эти новые, очевидно, сторонники известного режиссера, несли лозунги прямо противоположные первым: «Павлов-Массмедийкин — наш лучший режиссер!», «Свинкин и Тугоухов — лучшие сценаристы!» Парень потушил сигарету — слушать вновь прибывших молодых людей ему явно не хотелось. «Готовятся к выборам Главного режиссера…» — процедил он сквозь зубы собеседнице. Та понимающе кивнула, и оба засеменили каждый в свою сторону. «Цветущий! — бормотала женщина, уходя, — ишь ты какой… А мы что, загнивающие что ли?»
Какое-то время мы с Винни шли молча. Я первая нарушила молчание.
«Как думаешь, если тело человека не опознали, то на плите пишут: могила неизвестного актера или неизвестного телезрителя?»
«Скорее телезрителя, актера бы знали, на то он и актер», — рассеянно отвечал Винни. Он был погружен в свои мысли.
«Пойдем завтра проверим, что написано на Лизиной могиле? Хорошо бы ее, правда, еще и найти», — предложила я.
«Можно попробовать, — согласился он, — днем я свободен».
Ответ Винни застал меня врасплох.