За Сонечкой семенила маленькая девочка. Она то и дело приседала и загребала снег варежкой, лепила из него снежок и бросала Соне в спину. Та не обращала внимания. Потом обернулась и попросила девочку поторопиться. Девочка вскочила, побежала за Соней, но вскоре снова отстала. Она слепила снежок и замерла, — увидев маленького человечка, вынырнувшего из- за угла, — почти гномика. Девочка засмеялась, глядя на него. Но он, видно, привык, что глядя на него, смеются, и никак не среагировал, даже не оглянулся… Ну точно, Башмачкин — кутается в свою старую шинель, скользит по мостовой, втянув голову в плечи. Остановился. Что его привлекло? Ах, вот что — склонился к собачонке. Осторожно погладил. Распрямился, пошел. А собачка за ним. Он делает жест рукой — отгоняет. А собачка все бежит. Думает: нашла хозяина! Он снова оборачивается, что-то говорит ей. Она задрала мордочку — слушает. Вот, наконец, собачка поняла, что не надо бежать за ним и смотрит маленькому человечку вслед, пока он не растворится в метели. И развернувшись, бежит уже за другим, целеустремленно спешащим куда-то господином с портфелем. А тот ее и не замечает. Но вот и он остановился и проследил взглядом за женщиной на другой стороне улицы. Шаг ее был неспешным, задумчивым, будто она ждала чего-то. «Лара!» — окликнул ее мужчина. Женщина повернула голову, нашла его взглядом и прикрыла лицо рукой в перчатке. Он подошел вплотную, отстранил ее руку, потянулся к ее лицу губами. Они застыли. Собачка долго смотрела на парочку. А когда они двинулись и свернули за угол, она сначала постояла, а потом последовала за ними.
Я миновала перекресток и, взглянув на название улицы, с облегчением отметила, что почти у цели. Но вдруг засомневалась. А не переименовали ли переулок, который ищу, за эти дни, а скорее, века? Увидев первую попавшуюся мне прохожую, я спросила у нее, туда ли я иду. Лицо женщины было скрыто вуалью, что придавало загадочность ее тревожному взгляду. Она промолчала. Но очевидно, убедившись, что я не порождение ее сумеречных мыслей, а действительно стою перед ней, ответила: «Да, это за поворотом». Я улыбнулась: «Благодарю Вас, Анна». Ее имя слетело с моих уст непроизвольно. Женщина поспешила прочь. А я, продолжая свой путь, какое-то время еще думала об Анне. О ее скорбной душе. В голову лезли отчаянные мысли: «Неужели и Анну невозможно остановить? Какая нелепость, трагическая несправедливость: не суметь ее остановить». Я смотрела вслед удаляющейся женской фигуре и вдруг решилась. «Анна!» — крикнула я, что есть мочи. Но она уже скрылась за поворотом.
«Каждый живет в той реальности, которую сам выбирает, которую создает, — подсказал мне голос какого-то хитрого мудреца. — И этих реальностей множество. Иногда они пересекаются на мгновение, но потом все равно продолжают существовать сами по себе. Я вздохнула с досадой. Но голос меня подбодрил: «Это не значит, что нельзя попытаться…»
«И на том спасибо!» — отвечала я голосу И стала себя успокаивать: «Да и кто сказал, что я должна изменить то, что создано воображением автора? Я забыла, что попала в мир творческих видений. Я здесь только наблюдатель и посторонний».
Вот, кажется, и дом моего друга. Вывеска бара по соседству подмигнула неоном: «Суши», высветив дверь с медным замком. Она-то мне и нужна. Не успела я подняться на последнюю ступеньку невысокого крыльца, как дверь тяжело распахнулась, обдав меня сыростью. Из подъезда выпорхнула женская тень и пронеслась мимо. Притормозив на пустынном пятачке, обрела черты. Женщина осмотрелась и, не заметив меня, распахнула руки, подставив лицо лунному свету. Он высветил ее профиль. И я узнала в ней давно знакомую актрису. Когда-то она играла Аркадину и Асоль, да и всех классических героинь. Но лучшей ее ролью была Маргарита. Ее саму тоже звали Маргарита. И неспроста. В ее жизни случилась очень похожая история. Она любила писателя Богородского. Того самого, о котором я говорила с соседкой Мандариной. Бросила ради него мужа. Говорили, что Богородский попал в сумасшедший дом. И с тех пор она не снималась и не играла в театре. Да и вообще исчезла. То есть ее не было видно на экране, что для всех означало: ее не было.
Маргарита ожила, словно стряхнула с себя застывший образ. Ее черты уже нельзя было ухватить, зафиксировать — так стремительно менялось в ней все и выражение лица, и силуэт. Она вытянула руки, приподнялась на цыпочки и оторвалась от земли. Будто кто-то поднял за руки ребенка: расти большой! Нет, это не было съемкой телевизионного шоу, на Маргарите не было никакой страховки или лонжи. Просто она всегда играла до конца, и теперь заставила меня поверить в то, что взлетела.