Пройденным помещениям и лестницам уже не было числа, как и с легкостью обведенным вокруг пальца стражникам, но что-то здесь было не так. Постепенно Сахида Альири охватывало странное чувство: как будто его ведут именно этой дорогой, не давая шагнуть ни вправо, ни влево от намеченного пути. Повинуясь внезапному порыву, в какой-то момент ловец удачи рванулся в правое ответвление коридора, хотя до этого намеревался пройти через левое, но тут же уперся в закрытую дверь. После нескольких неудачных попыток вышибить двери плечом Сахид Альири прислонился к стене, тяжело дыша. Сердце билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Что делать? Может, попытаться вернуться назад?
Беглый узник заглянул за угол. По тому коридору, откуда он только что пришел, в его сторону двигались двое Необоримых. Выходит, все же у него лишь один путь — налево, к винтовой лестнице, уходящей вниз. Что поджидает его там?
«Алон-Ан-Салем, негодяй, почему тебе было просто не убить меня? — в отчаянии подумал Сахид Альири. — Зачем нужны эти игры?»
Бросив последний взгляд на надежно запертую дверь, ловец удачи выскользнул в коридор и медленно двинулся в ту самую сторону, куда совсем не хотелось идти… Удача от него ускользала, словно золотые динары, просыпаемые в песок из дырявого кармана…
…Бел-Гамидин был несчастен. Даже падающие в дальние пески звезды были не так несчастны, как Бел-Гамидин. Его окружала невероятная роскошь, но он ее не замечал. Он был унижен, подавлен, и в его голове, будто незваный гость, выселивший самого хозяина, поселилась жуткая мигрень. Высокие своды потолков в любой момент будто грозили обрушиться, резные деревянные панели, казалось, сочились болью и отчаянием. А длинный ворс ковров под ногами превращался в его воображении в иглы, которые кололи его широкие босые, очень напоминающие руки, ступни. Фигуры в богатых халатах и шелковых тюрбанах сидели в разных частях Зала Отдохновений на пирамидах из подушек — их присутствие угнетало еще больше.
Бел-Гамидина не радовали, но наоборот, злили густые сиреневые и сапфировые, темно-зеленые и цвета апельсиновой корки облака дыма, которые клубились в воздухе Зала Отдохновений. Его раздражали эти сложнейшие сооружения стеклянных сосудов, состоящие из колб, чашек и блюдец, достигающие высотой нескольких футов. Из них торчали переплетенные, ползущие по дорогим коврам, диванам, подушкам и пуховым валикам трубки. Волшебное варево в недрах кальянов бурлило, но оно распространяло вокруг себя не тепло, а холод; широко разъехавшиеся в улыбках губы отсеивали не веселость шуток, а злобу насмешек. Эти губы, над которыми нависали усы, а из-под которых, в свою очередь, стекали водопады бород, злословили на него, Бел-Гамидина. Их яд был так горек и обиден, что несчастный не замечал ни серебряных подносов, на которых возвышались горы фруктов и пирамиды сладостей, ни длинноносых кумганов, наполненных вином и чаем, ни величайшей драгоценности из всего, что можно поглотить в пустыне, — фруктового льда в чародейских несогревающихся чашах.
— Вы поглядите на его сутулую спину! Даже верблюды, эти великолепные животные, могли бы позавидовать спине нашего наимудрейшего и наикрасивейшего родственника! — голосом, полным рахат-лукума, облобызал слух всех присутствующих в Зале Отдохновений средних лет мужчина с треугольной белой бородой — лунный перелив расчесанных прядей выдавал в нем чистокровного асара. На его голове красовался алый тюрбан с золотой каймой.
Со всех концов комнаты раздался дружный смех.
Спина Бел-Гамидина согнулась еще сильнее. Ее не смогли бы распрямить даже мягчайшие диваны, в которых можно было утонуть, как в бассейне.
— Вы только поглядите на его мохнатую шкуру! На ее цвет! — поддержал игру другой родственник Бел-Гамидина, худосочный асар с раздвоенной бородой и в высоком, узком темно-синем тюрбане. — Я бы отдал все сокровища моего рода, только бы повесить на стену такую шкуру, как у нашего немерзнущего родственника!
Из уст окружающих сорвались очередные клубы разноцветного дыма и разноголосый смех.
Бел-Гамидина жгло изнутри. Ему казалось, что по нему топчутся… Что ж, в каком-то смысле так оно и было. Под его шкурой, полностью покрытой густой шерстью цвета пальмового листа, пылала ярость, и даже небольшие фонтаны, установленные по углам зала Отдохновений, чтобы охладить его, не смогли бы пригасить ее.