Местные, правда, еще какое-то время пошумели — но быстро обнаружили, что пикетировать и жить в палаточных лагерях за свой счет довольно-таки накладно — и постепенно все отошли от зеленого движения. Все, кроме Завьялова. Он остановиться уже не смог и подался в экологи-партизаны…
Лукин не стал задерживаться на печальной судьбе Кандояжского комбината и задал неожиданный вопрос: о траектории запуска космических спутников.
– “Космос— 954”? — мгновенно сориентировался Ковалев, — приходил к нам Завьялов и с этим, есть у нас тут такая легенда, но автор явно не он, слухи давно бродят… В Плесецке все отрицают — так они там все и всегда отрицают, пока фактами к стенке не припрешь. Может, действительно рухнул где-то в тайге, мало ли случалось таких падений и здесь, и на Байконуре.
Но Лукина интересовала не сама вероятность падения злосчастного спутника, но то, мог ли тот с точки зрения баллистики рухнуть в его озеро.
Слава задумался, теребя мочку уха; потом отправился, извинившись, в детскую комнату (семья его отдыхала у родственников, под Ростовом). Вернулся через пять минут с большой, ярко раскрашенной книжкой. “Космос в картинках” — прочитал Лукин на обложке.
Гуманитарии, черт возьми… Ох, не тому на журфаках учат, если простейшие технические вопросы приходится прояснять по таким книжечкам…
Еще через десять минут два гуманитария, склонившись над книжечкой для младшего школьного возраста, выяснили главное: упасть к западу от Плесецка спутник никак не мог — траектории запуска направлены исключительно к востоку.
«Единственный вариант — ракета сошла с баллистической траектории сразу после старта, — понял Лукин. — Отклонилась на запад уже в неуправляемом полете… Ага, и умудрилась угодить именно в это озерцо. А на борту действительно оказалась ядерная силовая установка… И активировалась при падении… Не проще ли, товарищ Лукин, сделать всего одно предположение: в свое время люди в мундирах захоронили в озере, воспользовавшись большой глубиной и безлюдьем места, пару-тройку контейнеров с чем-нибудь био— или радиоктивным… Куда проще, чем такая цепочка маловероятных допущений…»
— А вот по таежным озерам я небольшой специалист… — сказал Слава К. с сожалением. — Все поверхностно: пикники-шашлыки, иногда рыбалка, один-два раза в год на охоту вырываюсь. Но есть у нас один колоритнейший тип, Маркелыч… Он, по-моему, может рассказать все про любое озеро в округе — с детских лет тут рыбным промыслом занимается. Завтра попробую с ним связаться и договорится о встрече; но ничего заранее не обещаю, тот еще Фигаро, по трем субъектам федерации мотается…. на редкость интересная личность.
Переночевал Лукин в гостинице.
Встал по привычке рано, на рассвете, и сразу поехал в аэропорт — проблем с билетами на вторник, равно как и очереди к кассам, не оказалось. Лукин послонялся по гулко-пустынному залу ожидания, позавтракал в открывшемся буфете, с трудом отвязался от бича, пытавшегося всучить за десятку обручальное кольцо, по виду явно латунное. И, дождавшись приличного для визитов часа, отправился в приткнувшуюся сбоку летного поля гостиницу летного состава — договориться о нестандартном багаже на обратный рейс.
Разговор с пилотами обнадежил — с полной загрузкой они из Москвы летали лишь в канун начала школьных занятий. А сейчас, неформально договорившись с экипажем, можно провезти хоть танк Т-80 в разобранном состоянии.
Дел в городе не осталось, и он решил вернуться до вторника на озеро — оно неодолимо притягивало Лукина, было что-то отчасти наркоманское в желании оказаться вновь на высоком берегу, под шуршащими кронами сосен и вглядываться таинственную прозрачную глубь…
Выруливая по узенькой бетонке, ведущей от шоссе к аэропорту, Лукин затормозил у одноэтажного красно-кирпичного здания — метеорологической станции, вспомнив вдруг про неразрешенную до сих пор загадку: непонятно как уцелевших аквалангистов.
Дежурившая по станции древняя старушка (а где найти молодых за такие мизерные деньги?) наверняка помнила времена повальной охоты за шпионами и взирала на Лукина крайне подозрительно. Но, не найдя в просьбе криминала и внимательнейшим образом изучив его документы, позволила просмотреть подробные сводки погоды за минувшие две недели.
Выстрел с завязанными глазами угодил в цель: накануне приезда на озеро следственной группы резко упало атмосферное давление — на сорок пять миллиметров и потом медленно повышалось, последние три дня стабилизировавшись на довольно высокой отметке…
«Вот и разгадка, — понял Лукин. — Не знаю как там у ящеров, но вот рыбы реагируют на такие скачки давления очень чутко… И чем крупней экземпляр, чем больше у него плавательный пузырь, — тем сильней реакция. Мелочь приспосабливается почти мгновенно, шныряет и кормится у берега, как обычно… А вот крупные напрочь теряют аппетит и подвижность, стоят два-три дня у дна в полной апатии. Похоже, на редкость повезло этим ребятам с аквалангами…»
В гостинице, куда он заскочил за вещами, администратор попросила как можно быстрее перезвонить Славе Ковалеву; Лукин позвонил прямо от ее стойки, выслушал несколько фраз невидимого собеседника, коротко поблагодарил и повесил трубку — поездка на озеро откладывалась.
Слава, к легкому удивлению Лукина, выполнил свое вчерашнее неуверенное полуобещание — разыскал Маркелыча, местного Дерсу Узала и договорился об их встрече — она должна была состояться спустя сорок минут в Пионерном (не то в окраинном районе города, не то в сросшемся с ним поселке).
Степан Викентьевич Парфёнов (с чего его все вокруг звали Маркелычем? — непонятно) по размерам личных сбережений и долям в различных предприятиях мог называться “новым русским”; по внешнему же виду походил на представителя малопочтенного сословия бичей, перебивающегося случайными заработками, чтобы с началом сезона завербоваться в экспедицию или в рыболовецкую артель…
Лукин, в общем, был подготовлен к такому вчерашним рассказом Славы К., но все равно удивился, когда распахнулась дверца остановившегося рядом с уазиком новенького “Лендровера-Дискавери”, зачем-то украшенного тарелкой спутниковой антенны. С водительского места вылез мужичок лет шестидесяти в ватнике с обрезанными рукавами, в засаленной кепке и в чем-то испачканных старинных военных галифе, заправленных в стоптанные кирзовые сапоги.
Лицо Маркелыча покрывал загар — не ровненький загар Анталии или солярия — нет, надо много времени проводить под нежарким северным солнышком и на режущем ветру (не брезгуя и народными внутренними согревающими средствами), чтобы кожа обрела такой кирпично-бурый цвет.
— Здорово! — ладонь, бугрящаяся каменно-твердыми мозолями, изрезанная шнурами снастей, стиснула как клещами протянутую для рукопожатия руку Лукина.
— Ты, что ли, приятель Паши-то будешь? — начал Маркелыч без долгих предисловий. — Я, знаешь, московских-то не больно жалую, тем более из газет-журналов — наврут с три короба, намутят воду… Но Иннокентьич мужик правильный; было дело — помог крепко мне, теперь и я чем могу, помогу… Ну пошли, присядем на свежем воздухе, в ногах-то правды нет… У меня времени час где-то, а рассказать про твое озерцо есть чего, так что ты не перебивай, будут вопросы — потом задашь…
Лукин согласно кивнул головой и они уселись на толстенный поваленный древесный ствол, служивший (судя по валявшимся вокруг многочисленным бычкам и пробкам от бутылок) вечерним клубом по интересам местным любителям крепких напитков…
Его собеседник был потомственный северный рыбак — и отец, и дед, и прадед, и все предки вплоть до самого легендарного Парфёна, бежавшего в северные дали еще от царя-реформатора Петра — все занимались рыбным промыслом. Ловили всегда по старинке, не оглядываясь на царские установления об охране рыбных запасов и, позднее, на декреты Совнаркома. Говоря проще — браконьерствовали.
Маркелыч вступил на тернистый наследственный путь, когда весьма ужесточились санкции за незаконный лов: штрафы и изъятия сетей сменились тюремными сроками. Степа Парфёнов слыл ловким и удачливым, да и с инспекторами умел договариваться, но и его не избежала чаша сия — получил в конце концов за злостное браконьерство пять лет, тогдашний максимум.