— Ми-милана, — дёргано прочла она кличку собаки. — Нашедшему вознаграждение.
Буквы и цифры плясали перед глазами. Полина силой заставила себя набрать номер и ахнула. В её телефонной книге он значился, как номер Дины Бамбины.
Телефон так задрожал в пальцах, что чуть не выпал. Полина прижала другую руку ко рту, её затошнило от страха.
Милана… Именно так собаку окликнула кошка! Сказала это вслух! И… Дина? При чём тут Дина? Что за напасть!
— Ну хватит, — определила Полина, тем не менее, пряча находку в карман рюкзака. — Хватит херни.
У неё порой бывали странные сны, стоило переутомиться перед концертом или расстроиться из-за Макса. Уговаривать себя не сходить с ума Полина привыкла. Она отдышалась и мысленно повторила любимый этюд на гобое — папину колыбельную, которая всегда её выручала. И неважно, что по сути это был средневековый марш. Главное — зацепиться мозгом за то, что придавало уверенности, а дальше всё приходило в норму само собой. Полина открыла глаза.
Пока она мариновалась на скамейке, начал накрапывать дождик. Люди спешили по домам, и ей стоило.
«Ладно. День был трудный, — сказала себе Полина. — Устала. Завтра выходной, занятие у Дины. Там её аккуратно и спрошу про собаку. И если беда — выдам, что видела. Без говорящих животных, конечно!»
С этими уговорами Полина подхватила велик и устремилась в метро. Поближе к людям.
7. Тебя не касается
Как всегда с субботы на воскресенье Полина не смогла толком уснуть. Виденное вечером добавило нервов к общей угнетённости, и ей снилось одно цикличное безумие.
Точно бы родительский дом наводнили крысы, мерзкие, грязные, копошащиеся, они лезли из шкафов и свешивались со штор, выглядывали злыми глазками из-под полок и даже дотягивались усами до ступней, а Полина только и могла, что стоять на стуле и отбиваться то нотной доской, то гобоем. Безысходность накрывала, а крыс становилось всё больше, и скоро одна побежала по ноге…
Говорят, крысы снятся к предательству.
Полину тряхнуло, когда она вырвалась из сна и поняла, что в двери провернулся ключ. Рассветные лучи пробирались в окно, и Полина накрылась одеялом с головой, чтобы не подать виду, что она бодрствует. Юра проутюжил усталые шаги по комнате. Замер — Полина поняла, что муж стоит и смотрит на неё, якобы спящую. Пришлось тоже притихнуть.
Юра не присел на кровать, не коснулся, не полез под бочок. Постоял немного, вздохнул и ушёл на кухню. Полина открыла глаза, прислушавшись. Щёлкнула кнопка чайника, стукнулась о стол кружка.
Юра сейчас сидел и смотрел на залив, Полина не видела, но знала это. Смотрел тяжёлым, ненавидящим взглядом, так непохожим на его обычный ласковый. И от этого становилось ещё жутче, чем когда ей мерещились его мёртвые глаза. Полина в такие моменты боялась мужа. Трогать, подходить, даже окликать. Нет, Юра не грубил и не обижал её, но от него веяло чем-то диким и страшным, как бывает, если смотришь в чащобу леса или тёмный-тёмный подвал.
Кто угодно ведь может выскочить…
Мрачная сторона весёлого Юры изводила Полину, не давала ей покоя и радости семейных уз. На расспросы Юрец или молчал или отделывался короткими ничего не проясняющими отлупами.
Но то ли встреча с Феликсом так повлияла на Полину, то ли её недавнее геройство, однако пролежав около часа, пока муж сидел на кухне, она решилась на очередное выяснение отношений. Завернулась в одеяло, пока её бил мандраж отчаяния, и проникла в кухню. Коротко стриженный затылок Юры алел под лучами нового солнца, а его тёмные глаза сверлили горизонт.
Полина вздохнула, заставив мужа обнаружить её присутствие. Юра измученно обернулся и встретил жену тем самым тяжёлым взглядом. Полина присела напротив.
— Как съездил?
— Нормально.
От него пахло странно. Немного затхлостью. Немного — сладковатым запахом, какой часто сопровождает свалки. Немного — алкоголем и… кровью. От этого сочетания Полину почти подташнивало. Или её мучил страх.
— Юр, — набралась Полина храбрости. — Это ненормально.
В глазах мужа бликнули боль и согласие, но он цеднул:
— Это мои дела.
— Мы семья. Я твоя жена. Твои дела — это и мои…
— Тебя не касается.
Вновь эта отповедь. Вновь и вновь. Полина посмотрела себе на руки, на окольцованный палец.
— Не начинай, — перехватил желание высказаться Юра. — Ты хорошо ела вчера? Холодильник забит или мне заказать?
Он пытался перевести тему, но Полина не дала.
— Юра, так нельзя.
— Что тебе не нравится? — нехороший злой огонёк затанцевал в его левом зрачке, обращённом на жену.
— Вот это, — Полина повела руками на целый мир, — мне не нравится.
— Наш дом? Наш достаток? Я?
— Юра, не в этом дело. Можно жить и беднее, но честнее.
— Я честен с тобой. Я честно говорю, что тебя это не касается.
— Да что — это⁈ — завелась Полина. — Что? Где ты был? С кем?
— Тебе лучше не знать.
— Нет, мне надо знать! Если ты хочешь, чтобы я тебе доверяла!
Теперь он смотрел на неё, вытянувшись в струнку и по привычке подтянув кулаки к груди, точно осторожный зверёк, но после её слов о доверии, криво усмехнулся.
— Я не заставляю тебя доверять мне. Логичнее было бы наоборот… Но ты рядом, Полька. Ты сама согласилась. Я тебя не неволил. Это уже что-то да значит, верно?
— Да дудки, Юра! Тайны изводят меня! — Она брызнула слезами. — Я не знаю где ты, с кем ты, ты без связи, я без понятия жив ты или нет, и это повторяется каждую неделю! По-твоему так живут семьи?
— Но я всегда возвращаюсь. Живым и невредимым. К тебе. Разве этого мало? И, что бы ты там ни думала, я не по бабам бегаю.
— А мне откуда знать? Сам сказал, что я не обязана тебе доверять!!! Вдруг ты врёшь! Где твоё обручальное кольцо?
— Ты же знаешь, где. — Он полез под воротник рубашки и подтянул на золотой цепочке свой символ верности.
— Почему не на пальце, как у меня?
— Это неудобно.
— Неудобно! — шикнула Полина. — Неудобно перед кем?
Он резко поднялся, как вырос над ней серой тенью, молча шмыгнул в прихожую. Схватил куртку и обернулся через плечо, бросив:
— Я к отцу.
И ушёл. Хлопок двери звучал пощёчиной, нет, хуже, плевком в откровение. Полина рухнула обратно на стул, заменявший на кухне у Юрца табурет. Затихла, пыхтя и пытаясь справиться с эмоциями. В который раз захотелось покурить кальян, и память любезно подкинула пару кадров из отношений с Максом. Полина распахнула оба кухонных окна и уселась так, что рама оказалась у неё между ног. Высота тринадцатого этажа и величие залива действовали успокаивающе, а стопы, свисающие в пустоту, давали ложное чувство облегчения. Полина прижалась лбом к раме, думая, как же ей случилось так вляпаться.
8. Опоздавший на рейс
…Это был прошлый Хэллоуин. Подружки из музшколы вытащили Полину потусить в ночной клуб, пока родители разъезжали на гастролях симфонического оркестра. Папа, в прошлом гобоист, а ныне дирижёр, часто брал с собой в помощь маму, как он говорил: «моего лучшего импрессарио», и Полина оказывалась предоставлена сама себе. Ей это нравилось, несмотря на накрывающие то и дело приступы тоски по Максу. Но на ночь можно было позвать Зину и Люсю — посмотреть фильмы или поиграть в имаджинариум. В том году Полина впервые в жизни пережила тотальное выгорание и отвращение к музыке. Родители ждали, что с её блестящими данными она поступит в училище следом за Максом, но Полина даже документы не подала. Вильнула рыжим хвостом и заявила, что хочет пожить для себя и посмотреть, что в мире интересного кроме классической музыки. Папа не стал ругаться. Он вообще отличался редкой понятливостью. А мама — как папа. Из своей любви к Максу Полина тайны не делала, и, что уж там, родители за неё переживали. А Полина — жила. По крайней мере — пыталась. Вот как в тот вечер, переходящий в ночь.
Они с девчонками отлично зажгли в образах сестёр-колдуний. Даже шли до метро со своим микро-оркестром — Зинка смогла уболтать Люсю прихватить скрипку, а Полину гобой, сама же стащила у брата-курсанта барабан. На Полине красовалась подаренная Зиной широкополая шляпа с колпаком и звездой и клетчатая накидка, а ещё ожерелье из тыкв-черепов. Девчонки разрядились примерно так же — в остроконечные шляпы и длинные чёрно-красные юбки. Сперва они маршировали по улице, радуясь и кто как мог играя народные плясовые, потом удивляли метро. Люди даже денег подкинули! С девчонками Полине и такое стыдно не было. Потом они сдали инструменты в гардероб клуба и ринулись отрываться. Полина пила коктейли и плясала под ритмичную музыку то с одним разряженным кавалером, то с другим. Её хватило часа на два. А потом она как-то резко сникла, загрустила, поняв, что ни один из них не Макс, и никто в целом свете не Макс. Что всё упущено, как и её карьера, и обратного пути нет, а гобой ей понадобится лишь для того, чтобы вот так играть в метро за деньги.