– Они же ни в чем не виноваты! – Голосок Танин уже дрожал от отчаяния, от беспомощности. – Они не сделали ничего дурного!
– Не виноваты? Не сделали? Ты можешь поручиться?
– Могу! – вскрикнула Таня.
– А я не могу! – тоже повысил голос Александр Иосифович. – И тебе не советую. Ты говоришь, Мещерин ни в чем не виноват. Ты не знаешь за ним никакой вины. Все правильно. Но это оттого, что ты самого Мещерина едва знаешь. Вы с ним вместе провели в общей сложности несколько часов. Вся остальная его жизнь проходила помимо твоего внимания. Почему ты знаешь, чем он занимался в это время? Да, может быть, он разбойничал на большой дороге. Воровал! Убивал! Тебе в это не верится. Это на него не похоже. Правильно! Он втерся в доверие нашей семьи, и вот уже ты не допускаешь самой мысли, что под видом овечки может таиться волк алчущий. Вспомни же Тартюфа! Их разве мало существует на свете в той или иной разновидности?! Сними же ты эти розовые очки, дорогая моя! Взгляни реально на вещи, на мир!
– Но как же теперь быть, папа? Нельзя же так!
В это время в дверь тихонько постучали. Вероятно, был уже подан обед, и Поля обходила покои и приглашала господ пожаловать к столу. «Да!» – громко сказал Александр Иосифович. Вошла Поля. Но Александр Иосифович, даже не улыбнувшись ей, а он никогда не разговаривал с горничной без улыбки, нервно сказал: «После, после. Мы подойдем попозже. Екатерина Францевна пусть нас не ждет». Девушка поклонилась одним только изящным движением шейки и вышла.
– Ты говоришь, как теперь быть? – продолжил Александр Иосифович. – Я знаю, как тебе, Таня, теперь следует быть. Я вчера просил тебя, чтобы все эти порочащие наш дом связи прекратились. Но теперь уже я не прошу, – я настаиваю, я требую. Я, Таня, понимаю, что для тебя было бы оскорбительным – для меня, кстати, тоже! – если бы нам с мамой пришлось следить за тобой, контролировать каждый твой шаг, каждый поступок. В нашей семье никогда не существовало взаимных подозрений, недоверия. Поэтому, если угодно, я обещаю, что этого не будет и впредь. Но в этом случае я хочу чтобы и ты выполнила все то, о чем мы говорили вчера и теперь говорим. Я на этом настаиваю. Каков будет твой ответ? Я жду Таня.
– Я не знаю, папа…
– Вот так новость! Что ты не знаешь?
– Ты говоришь, что мое знакомство с Володей – это порочащие наш дом связи. Но мне кажется, что он порядочный человек.
– Порядочных людей не арестовывает полиция. А не известно, был ли у него обыск?
– Был.
– Вот видишь. Порядочный человек! В общем, мне все ясно – мои условия ты принимать отказываешься. Я правильно понял?
– Папа! Но ты же толкаешь меня, по сути, на предательство друга. Я не могу так поступить. А если он окажется невиновным и его отпустят? Что тогда? Нам же самим будет до смерти совестно, что мы заранее отреклись от него. А что, если арестуют Лену? Значит, мне и от нее отречься? Но я-то знаю, что безобиднее Лены нет человека на свете.
– Ну при чем здесь Лена? Это уже слишком.
– Но ведь арестовали Мещерина. А он не больший преступник, чем Лена. Я уверяю тебя в этом.
– Не уверяй. Можешь ошибиться. Вспоминай почаще Тартюфа. А что до безобидности Лены… У тебя и другая подруга тоже, наверное, была милою, безобидною девушкой. А как все обернулось?
– Ты говоришь про Лизу? – Тане было страшно неприятно это напоминание о предательстве подруги.
– Да, я говорю про эту Тужилкину. Теперь-то нам о ней все доподлинно известно. А вчера еще, до нашего с тобой разговора, ты, конечно, стала бы защищать ее от любых обвинений с не меньшим усердием, нежели сегодня отстаиваешь Мещерина.
– Ты знаешь, папа, у нас и теперь есть большие сомнения, что кружок выдала Лиза.
– У кого это у вас, позвольте спросить? – подавляя тревогу, произнес Александр Иосифович.
– У нас с Леной. Мы нынче утром обсудили все очень подробно.
– Они обсудили! И что же вы там придумали?
– Ничего конкретного. Но мы сомневаемся, что это сделала Лиза. Слишком уж это на нее не похоже. Может быть, Антону Николаевичу как-нибудь неверно донесли или там напутали что-то. Ведь бывает же так?
– Это маловероятно. Хотя совершенно не допускать возможной погрешности в работе полиции тоже было бы неверно. Ну и какие же у вас появились аргументы в пользу Тужилкиной? – Александр Иосифович успокоился, поняв, что под подозрение подпадает Антон Николаевич, но никак не он самый.
– Она всегда была очень доброю и честною девушкой. И сколько мы ее знаем, она никогда даже по мелочам никого не обманула и никого не подвела… поступком ли каким-то своим непродуманным или неосторожным словом…
– Ну, милая моя, с точки зрения права это совсем не аргумент. Мало ли кем или какой она была. Ангелы и те бывают падшими. Твое отношение к ней основано на сантиментах прошлого, а у меня имеется совершенно конкретное показание свидетеля против нее. Что, скажи, будет предпочтительнее для суда – твои сантименты или информация, которой я располагаю?
– Не знаю. И все-таки мы решили пока этой информации, как ты говоришь, не доверять. Во всяком случае, повременить с окончательными выводами.
– Повременить? До какой поры? До новых арестов? Нет, я очень приветствую вашу позицию. Вы до последнего отстаиваете свою подругу. Это вызывает к вам уважение. И все же, какие такие окончательные выводы могут у вас появиться? Кажется, происшествие с Мещериным и с тем другим кружковцем уже кое о чем говорит.
– Ты понимаешь, папа, мы вот как с Леной рассуждали: Мещерина и его друга полиция арестовала по доносу человека, который их неплохо знает, которому известны их имена, известно, где они живут, и так далее. Так ведь?
– Совершенно верно.
– Правильно, теоретически это могла сделать и Лиза. А могла и Лена, могла и я. Потому что мы все их знаем. Но это мог сделать и еще кто-то из кружка, кому также о них кое-что известно. Логично, не правда ли?
– Ну допустим. – Александр Иосифович опять вынужден был повести внутреннюю борьбу с поднимающимся волнением, чтобы выглядеть внешне спокойным.
– Так вот, если в кружке есть провокатор, то он может выдать полиции кого угодно, но при всем желании не выдаст нас. То есть меня, Лену и Лизу. Потому что нас в кружке никто не знает даже по именам. Не говоря уже об адресах. Мы ни с кем там не знакомились…
Александр Иосифович застыл в напряжении. Эти девицы, кажется, способны самостоятельно докопаться до истины. Если это произойдет, то его безупречная репутация внутри семьи, да и не только внутри семьи, понесет колоссальный ущерб. Его авторитет, особенно в глазах дочери, будет непоправимо поколеблен. А это чревато огромными неприятностями, от которых он, собственно, и пытается ее избавить. И себя избавить, конечно. Он себе честно в этом признается. И жену. Всех, одним словом. Но не ошибся ли он с самого начала, затеяв всю эту историю с Тужилкиной? Но назад пути теперь нет. Теперь эту злополучную историю придется доводить до какого-то завершения. Лишь бы не упала эта трижды проклятая революционная тень на его семью, а значит, и на него самого.
– …Но, напротив, – продолжала Таня, – если полиция как-то потревожит меня или Лену, впрочем, со мною, стараниями моего родителя, это едва ли случится, – улыбнулась она, – то вот тогда вероятность того, что в этом повинна Лиза, многократно возрастет, потому что Лиза неплохо знает Мещерина, кое-что ей также известно и о его друге, и уж, конечно, она все знает о нас с Леной. Но мы надеемся, что этого не произойдет.
– А это значит, Антон Николаевич меня обманул?
– Отчего непременно обманул? Я же говорю: они сами могли обмануться каким-то образом.
– Ну хорошо, хорошо. – Александр Иосифович проговорил это мягким, словно оттаявшим голосом, потому что ему представился в это мгновение весь ход его дальнейших действий. Теперь он знал, как ему избавиться от появившейся было угрозы. – Это, в конце концов, меня немного интересует. Кто там кого выдал – Тужилкина или еще кто? Не мое дело. Сейчас я больше обеспокоен твоею судьбой. Я еще раз тебя спрашиваю, Таня, намерена ли ты исполнять мое требование и немедленно, сию секунду, обещать прекратить всякие свои сомнительные знакомства?
– Папа! Но я не могу тебе обещать сделать то, что считаю бессовестным. В кружок мы больше не пойдем. Так мы решили с девочками. Но при чем здесь наша дружба с Мещериным? За что мне от него отрекаться? – за то, что его постигло несчастье? Это очень красиво! Это достойно! Да?