Роман учителя и ученицы длился недолго и был прерван родителем последней, заставшим однажды дочь и ее наставника в своем доме в самое для них неподходящее время. Взбешенный родитель бросился на Негоряева. И не с чем-нибудь, а с чугунною сковородой. И конец педагогической, а равно и всякой иной деятельности мог бы для Корнелия Венедиктовича наступить в тот же час. Но вначале ему посчастливилось отбиться от отца воспитанницы и даже не получить почти побоев при этом, а потом ему еще более посчастливилось выдержать натиск попечительского и педагогического советов. Заступился за него один его знакомый высокопоставленный чиновник, у которого, в свою очередь, были знакомства еще выше. Да к тому же потерпевшая сторона не пошла до конца. Отроковица созналась папаше, что инициатива, в сущности, принадлежала ей, а Корнелий Венедиктович, себе на беду, всего лишь не отвергнул ее. И родитель не решился поднимать большой скандал, страшась совершенного бесчестия, в случае, если оскорбленная за свои попранные ретроградом-отцом чувства дочь в самый решительный момент изобразит из себя страдалицу за любовь. Родитель, через доверенного, послал Корнелию Венедиктовичу предложения с условиями мира.
Условия эти предусматривали некоторые репарации. Корнелий поторговался. Доверенный уступил. И сделка состоялась. Негоряев сколько-то отслужил совсем по другому министерству а потом тот же его знакомый чиновник, ставший к этому времени еще более высокопоставленным, доставил ему место в Мариинской гимназии, где он с тех пор и учительствовал. И теперь Негоряев только улыбался всем воспитанницам своею ироническою улыбочкой, но более ничего такого себе не позволял.
Увидев спешащую в класс Таню, Негоряев заблестел глазами еще более, но, рисуясь удивленным ее позднему появлению, покачал головой. Таня виновато опустила глаза и, может быть, всего на дюжину шагов раньше учителя впорхнула в класс. Едва она дошла до своей парты, появился в дверях, блеснув золотыми пуговицами, и Негоряев. Все встали. Учитель подошел к кафедре и дирижерским движением руки позволил воспитанницам садиться.
– Ну, пожалуйста – кто дежурная? – начинайте, – сказал Негоряев.
К кафедре вышла невысокого роста симпатичная воспитанница с огромными глазами и ресницами в полвершка.
Все снова встали. Дежурная повернулась к классу лицом и начала читать молитву. За годы учебы молитва эта, повторяемая ежедневно, была вызубрена до такой степени, что при чтении ее можно было думать о чем-нибудь совершенно отвлеченном, как почти все воспитанницы, не исключая и чтеца, и делали. Певучим голосом девушка читала:
– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.
Все перекрестились и сели по местам. Негоряев разложил на кафедре журналы – один для отметок, другой для записи пройденных и заданных уроков.
– А кого сегодня нет в классе? или все на месте? – спросил он дежурную, все еще стоящую возле кафедры.
Девушка внимательно оглядела класс и сказала:
– Епанечниковой Лены сегодня нет.
Только после этих слов до Таниного сознания в полной мере дошло, что она сидит за партой одна, а место справа, где последние годы неизменно с ней сидела Лена, свободно, хотя давно уже должно быть занятым. Правильно, она привыкла, до безотчетности привыкла, приходить в класс раньше Лены, и свободное соседнее место, всегда бывшее незанятым вплоть до самого начала урока, впопыхах нисколько ее не насторожило. Но ведь сегодня-то она сама появилась в классе едва ли не с опозданием, сама села за парту в тот срок, когда обычно к ней подсаживалась Лена. И сколько уже прошло времени от начала? Минут пять? А Лены нет! И тут перед Таней и разверзлась бездна нового страшного откровения. Она поняла, что произошло. И едва не вскрикнула от ужаса. Она уперлась локтями в парту и, чтобы спрятать лицо, опустила, как молящаяся католичка, голову на сцепленные в замок ладони. Ни вчера вечером, ни сегодня утром ей и мысли не пришло, что с Леной может случиться то, о чем они говорили. Они же фантазировали! Их план с самого начала был шит белыми нитками. Таня прекрасно понимала, что Лена, как за соломинку, хватается за любой повод, чтобы отвести от Лизы подозрения в злодеянии, оставляет ей, как она говорит, шанс. И, разумеется, Таня подыграла подруге. Не настолько же она, в самом деле, бессердечна, чтобы не оставить Лизе ни малейшей возможности реабилитироваться в их глазах. Но одновременно Таня была и совершенно убеждена в полнейшей безопасности Лены, независимо от того, по чьей вине пошли аресты. Она настолько не допускала никаких неприятностей с Леной, что за все сегодняшнее утро даже не вспомнила о ней ни разу. У нее нужда была совсем до другого. До более важных, как ей казалось, забот. Как, например, отнесутся окружающие к тому, что ее привозят в гимназию в коляске? что ее привозят к самой молитве и не на минуту раньше? что ее забирают после уроков, как маленькую? О недостойная! Легкомысленная, самовлюбленная эгоистка! Ты же своим равнодушием к подруге, своими только на себя самое обращенными помыслами предала ее точно так же, как это сделала…
Дойдя в своих рассуждениях до слов «как это сделала…», Таня подняла голову и в упор посмотрела на девушку, сидящую прямо пред ней. Так это, значит, все-таки она! Все-таки Лиза! Как это ужасно! Вот, Лена, мы и проверили нашу подругу, как ты хотела, думала Таня. Вот и удался твой план. Тут Таня вспомнила, как она заверила Лену, что той даже при самом трагическом развитии событий отчаиваться не придется, потому что Александр Иосифович выручит ее так же непременно, как если бы это была его родная дочь. Таня вспомнила об этом и едва не застонала от обиды и беспомощности. Она обманула ее! Она просто-таки обманула подругу, которая теперь, может быть, только и жива надеждой на ближайшее участие в ее судьбе семьи Казариновых. Но Таня уже наверно знала, что на помощь папы можно больше не рассчитывать. Если она пойдет просить у него за Лену, ответ его будет точно таким же, как в случае с Мещериным и Самородовым. Ни на что иное рассчитывать не приходится.
Пока Таня рассуждала таким образом, Лиза, пошептавшись вначале о чем-то с Надей, с которой они сидели за одной партой, быстро написала записку и положила ее перед Таней. Там было написано: «Таня. Где вы были вчера? Где Лена?» Таня размашисто черкнула в ответ: «Не теперь» – и отдала им бумажку назад.
Не теперь! Вчера Таня мучилась вопросом: как им вести себя с Лизой? Как им с ней относиться, если, паче всякого чаяния, ее вина будет доказана? И вот, судя по всему, вина доказана вполне. А ответа на вопрос «как же быть дальше?» нет как и не было. Не теперь?! Но когда и как?! С такою проблемой Таня столкнулась впервые в жизни. Не разговаривать ли с ней вовсе? Дуться ли на нее, как маленькой девочке? Обдать холодом презрения? Как?! Как вести себя с ней?! А что бы делала Лена на моем месте? – подумала Таня. Опять бы стала искать ей оправдание. Опять бы утешалась весьма сомнительными предположениями, что Лиза сделала это не по злому умыслу, что у нее кто-то выведал об этом обманом и т. п. Но пускай хотя бы и так. Разве легче от этого станет тем, кто из-за нее пострадал? Нет уж, дорогая Леночка, я не хочу заставлять себя делать приветливое выражение лица, чтобы, не дай бог, не нанести ей душевную рану своими подозрениями в предательстве. Пусть она получит, что заслужила. Сколько же можно заботиться о покое этой особы, так безответственно навлекшей беду на стольких людей. На друзей! Я теперь же скажу ей все, что думаю. Довольно играть в благородных, всепрощающих подруг. Сейчас же, после урока!
Таня совершенно не слушала урока, а между тем Негоряев, любуясь собой, своим красноречием, уже довольно долго рассказывал про реформы Александра Второго. Воспитанницам нравилась его манера читать лекции, потому что Негоряев очень удачно использовал в своей речи поговорки и пословицы, которых он знал великое множество, цитаты из известных поэтов и иные риторические приемы. Он говорил с упоением, самозабвенно и никогда не укладывался в отведенное время. Колокольчик прерывал его обычно на полуслове, и Негоряев, с удивлением и сожалением вынимал часы, чтобы удостовериться, верно ли уже конец урока, или ослышался он, или недоразумение какое вышло.