Камиль, окинул взглядом окрестности буровой. Далекий лес, Калиновая роща, поляна, обставленная ровными рядами палаток. Хорошо, просторно! Видны извивы Сагындыка, покрытые голубоватым маревом ржаные поля, соломенные крыши родной деревни, из которой Камиль изготовился улететь…
Когда он благополучно спустился вниз, Кадермат повторил:
— Из него выйдет настоящий бурильщик!
Еланский только хмыкнул в ответ. А перед самым концом вахты произошло неожиданное. На буровой, будто из-под земли, появился Галлям. Похлопывая кнутом по голенищу сапога, он по-хозяйски вошел в буровую и засверлил злыми глазами Камиля.
— Ты, мальчуган, что здесь делаешь?
— На работу пришел, — с вызовом ответил Камиль, покосившись, однако, на кнут председателя.
— Ну-ка, марш к комбайну!
— Не пойду.
— Марш, говорят тебе!
Кадермат прекратил бурение, сошел с пульта и встал между непрошеным гостем и Камилем.
— Постой, дядя, ты кто такой? Чего здесь ходишь? Кто тебе разрешил войти в буровую?
— Я с тобой не разговариваю! Я говорю с моим человеком!
— Не говоришь, а орешь. Кто он тебе — раб, что ли?
Спокойные слова Кадермата вывели Галляма из себя.
— Саботаж! Подрыв сельского хозяйства! Не имеете права трогать моих людей! — Через плечо Кадермата председатель погрозил Камилю пальцем. — Попробуй только не вернуться, попробуй сорвать уборку.
— Не грозите! — крикнул Камиль. — Не очень-то боюсь.
Колотя кнутовищем по сапогам, Галлям выбежал из буровой.
13
Что особенно по душе Зубаирову — это привозить буровикам письма. На этот раз почта бригады оказалась особенно большой, потому что целую неделю мастер не был в конторе.
Заслышав шум мотора, буровики бросились к машине.
Со стороны посмотреть — даже смешно. Впереди наперегонки идут-бегут Фархутдин с Валентином. Чуть позади поспешает Саакян. За ним, потирая заспанные глаза, торопится Миша Кубрак, регулярно получающий письма со своей Украины — от батьки, длинные, похожие друг на друга письма с поклонами на две-три страницы от многочисленной родни.
А вот, взволнованно поглаживая усы и чуть прихрамывая, идет к машине Кадермат. Мутгарай выходит наблюдать эту процессию, хотя сам никогда не получает писем.
— Почта пришла, почта! — кричат далеко и близко, и весь палаточный городок наполняется движением, будто на буровой авария или нефть пошла.
— Ну, скорее же, мастер!
— Не торопи, ради бога, доставай, что там есть?
— Спокойно, товарищи, спокойно! — Зубаиров не спеша открывает дверцу, медленно спускается на землю, вручает Назипу пачку газет и журналов. — На, агитатор! Смотри, не растеряй и следи, чтоб сразу не разорвали на курево!
— А письма?
— Письма? Имеются…
— Мне есть? — с нетерпением спрашивает Фархутдин.
— Тебе? Целых три!
— А мне?
— Пишут… Впрочем, сейчас посмотрим.
Сунув руку во внутренний карман пиджака, Зубаиров вытаскивает пять-шесть писем, веером поднимает их над головой. Ребята со всех сторон кидаются на Зубаирова, и он отступает.
— Не смейте ближе подходить! Сергей Саакян здесь?
— Здесь!
— Тогда давай, начинай!
— Дрыгни своими кривыми ногами! — подхватывают разведчики. — Дрыгни!
Габбас подбирает ржавое ведро и начинает громко барабанить по его дну. Сергей, изображая армянский танец, сцепляет руки на затылке, бочком приближается к Зубаирову, ждет момента, когда тот потеряет бдительность и можно будет кинуться, чтоб хватануть свое письмо.
— Да не ползи ты, не бойся, землю не продавишь! Потопай! — смеется мастер. — Получай, ладно…
— Валентину Валентиновичу! — Поднимает мастер второе письмо. — Есть тут такой человек?
— Есть, есть!
— Где? — Зубаиров будто бы не замечает Тин-Тиныча, чья льняная голова возвышается над толпой разведчиков. — Не вижу!
— Да тут я, тут!
— Если тут, тогда давай. Письмо-то с Морфлота…
Валентин выходит вперед и «дает», а Зубаиров, забыв о своем авторитете, хлопает в лад чечетке, сам притопывает и смеется, превращаясь в озорного мальчишку, а ребятам, видно, нравится, когда мастер такой свойский, жалко только, что это редко бывает.
Сергей Саакян не читает полученного письма. Он его прячет в карман и вскроет, лишь когда заварит в палатке чай, закурит, сядет на койку. Только тогда. А пока смотрит на мастера и удивляется тому, как тот на их глазах изменился. Поначалу Зубаиров во всем хотел походить на своего наставника Ибрагима-заде. Ни с того ни с сего начал носить брюки галифе, хромовые сапоги, толстовку из диагонали. С усмешкой вспоминает Саакян, что мастер даже отрастил короткие усики. Только у Ибрагима-заде они были черными, как нефть, и жесткими, будто из проволоки, а у Зубаирова выросли реденькие рыженькие усишки — ни дать ни взять след от нюхательного табака.