— Если рыбешка есть — река, а нету…
Кадермат не слушал Миргазияна, смотрел на тот берег. Деревья там редели, и за ними начиналось поле, которое примыкало к небольшой деревеньке.
— А это Язтургай, что ли?
— Видно, он.
— Может, сходим? — предложил Кадермат.
Нет, Миргазияну в деревне пока делать нечего, успеется. А вот Кадермату крайне нужно было туда. Он остался без помощника. Буровой рабочий, что всю зиму на Ике работал в его вахте, весной угодил в больницу. Молодой и здоровый, он себя не жалел и вот как-то нагнулся, а выпрямиться не смог. Врачи залечили радикулит, но велели оставить буровую. Сказали, что везде можно работать, хоть в шахте, только не на ветру. А парню очень нравилась разведка. Хороший заработок он тоже любил, но и вкалывал здорово. Кадермат с ним горя не знал. После него брали троих, и все на вид были крепкими ребятами. Не выдержали. Последний, уходя, плюнул: «Лучше лопатой буду копать мерзлую землю, кайлой камень бить, но жизнь в палатке не по мне». А втроем вахту держать становилось тяжеловато.
— Как ты думаешь, Миргазиян, найду я в этой деревне человека?
Миргазиян взглянул на деревню, видневшуюся сквозь прозрачное летнее марево, смешно посерьезнел:
— Человека-то найдешь. А вот буровика — вопрос! Надо присмотреться к нему, прежде чем брать. Бегут от нас, да и сами мы на чемоданах… И берем кого попало. Колхозников, чабанов, солдат и матросов без профессии, вчерашних школьников сопливых… Ты вот, Имамутдиныч, из потомственных рабочих и сам огонь-воду прошел. Всю жизнь слесарил на заводе и мой отец. Пролетарская работа, Имамутдиныч, у нас с тобой в крови, мы не можем без железа. А вот зачем пришел на буровую эта овсяная затируха Мутгарай, пастух Сапарбай или деревенский юбочник Фархутдин? Для чего их принял наш очень образованный мастер? Мучиться всем нам с ним? Звание рабочего человека роняем, достоинство пролетариата!
Чтобы не рассмеяться, Кадермат нагнулся и сорвал стебелек пырея, взялся обкусывать его зубами. Шибко уж идейный и запальчивый парень, этот Миргазиян. О рабочем классе говорит все правильно, только петушится уж очень по-детски, смешно. Чуть что — вдруг вспыхивает, жестикулирует, как итальянцы в кино, начинает доказывать, что такое на самом деле рабочий класс и каким он должен быть.
— С одной стороны, ты прав, Миргазиян. Но сейчас время такое, когда многие крестьяне становятся рабочими…
Знакомо, хрипло просигналил старый грузовик за кустами, и разведчики со всех сторон бросились к нему, дружно принялись за разгрузку. Из кузова полетели на землю зеленые брезентовые палатки, свернутые в тугие, затянутые веревками рулоны. Потом каждый нашел свою кровать и постель. Были выгружены ведра, бочки, топоры, кухонная посуда, лопаты, даже ржавые вилы и всякая другая хозяйственная мелочь. Вскоре грузовик был со всех сторон обставлен тумбочками, кроватями, на которые ворохом навалили радиоприемники, шахматы, домино, книги, удилища. Блестело на солнце зеркало, крутилось колесо велосипеда, брошенного как попало, волейбольный мяч катался под ногами, пока его не пнули вниз по склону. Геннадий Еланский, приехавший в кабине грузовика, ругаясь, долго искал свой гантели и гири — их кто-то катанул в траву вслед мячу. Горшки с какими-то вьюнами на палочках бережно спустили, один только треснул, и Саакян его тут же обмотал шпагатом, что-то ласково шепча по армянски.
Где и как жить — вопрос важный, и поселением занимались все: мастер, бурильщики, верховые, буровые рабочие. Руководить разбивкой палаточного городка, как всегда, взялся Кадермат Имамутдинович. Мастер этого непростого дела, он прежде всего вышагивал вдоль и поперек поляны в лесу. Смотрел на солнце, слюнил и подымал кверху палец — направление ветра ловил, к ближним деревьям приглядывался. Поляна должна быть с наклоном, чтоб не заболачивало ее дождями, однако и не слишком крутой… Наконец вилами очертил место под первую палатку и скомандовал:
— Приступить!
И так уж повелось: каждый хотел поставить палатку быстрей всех, а главное — прочней, лучше, Кадермат хмурился, обходя лагерь, проверял натяжение веревочных тяг, хлопал ладонями по брезенту, пинал колышки. Авторитет его признавали в этот момент все, хотя Имамутдиныч слишком уж был придирчив! Вот прицепился к Сапарбаю, мучит его словами, а парень и без того выглядит пришибленным и несчастным.
— Ты, братец Сапарбай, говоришь, что являешься сыном степей, а не умеешь даже палатки поставить!