С запада, где глухо рокотало, надвигались черные тучи, они уже низко нависли над лесом, и вот по листьям берез ударили первые крупные капли дождя. Словно желая напугать новоселов, гроза обрушилась на поляну шумом, громом, холодными брызгами, синими отсветами молний. В палатках было тесно, потому что вещи пока были свалены как попало и ждали разумного размещения. Люди сидели в сумеречной духоте, курили, переглядывались и улыбались, сдержанно радуясь тому, что успели поселиться, и палаточный городок хорошо, привычно, как на старом месте, спланирован, и этот внезапный дождь не страшен.
Порядок поселения свято блюл Кадермат. Первая большая палатка слева, ближе к реке, принадлежит мастеру, это закон. Тут штаб буровой. Эта же палатка служит и гостиной, и конторой, и клубом. Кроме койки и тумбочки Зубаирова в нее ставят старый письменный стол, скрипучий шкаф с треснувшим стеклом, несколько табуреток кустарного производства. Общественная радиола, которой была в прошлом году премирована бригада, дополняла обстановку этого полуказенного помещения.
На случай, если прибывшие в бригаду люди оставались ночевать, сюда ставилась еще одна кровать. Ну, конечно, когда приезжали жена и дочурка Зубаирова, весь распорядок жизни и обстановка в палатке мастера кардинально менялись. Семья, ничего не попишешь.
По соседству с главной палаткой бригады располагался обычно неофициальный заместитель и правая рука Зубаирова Кадермат Имамутдинов. То, что Кадермат всегда рядом, — удобно: стоит погромче сказать, и никакого тебе телефона не надо.
С Кадерматом живет его помощник Еланский и верховой Миргазиян. Четвертая койка пустует — в этой вахте с самой весны нет буррабочего. Тяжело достаются рублики и Кадермату и Еланскому — потаскай-ка трубы да цемент сверх основной нагрузки!
Рядом с вахтой Кадермата поселяются люди Сергея Саакяна, а на самом краю — подальше от начальства, поближе к лесу — буровики Тин-Тиныча. Как в приличной деревне, палаточный поселок буровиков состоит из двух порядков. Задний, второй ряд образуют палатки дизелистов, электриков, шоферов и других подсобников.
Жилище Тин-Тиныча называют «палаткой больших ученых». Сам Валентин читает много и что ни попадя. А когда взялся за тетради и книги верховой Назип, над ним стали все смеяться — ты что, мол, хочешь подтвердить татарскую пословицу: «Скот должен походить на хозяина»? Ну, посмеялись и перестали, тем более что книгами заразился и Миргазиян из вахты Кадермата — свободное от работы время он проводит у соседей. Когда ни посмотри, все они в одной позиции — лежат и читают, лежат и читают, хотя определенная цель у одного Назипа: он хочет самостоятельно подготовиться и на следующий год сдать экстерном за десятилетку. При случае и Миргазиян надумал поступить в седьмой класс вечерней школы.
Непонятно, как затесался в компанию «ученых» Фархутдин. Уговорам товарищей не поддается — на книги у него твердый взгляд. Он считает, что в условиях разведки учеба — самообман и халтура. И то ли от зависти к «ученым», то ли от характера своего легковатого ведет оживленную агитацию вообще против книг. Особенно разворачивается Фархутдин в серые дождливые дни, когда не выйдешь из палатки и от его крапивного языка никуда не денешься. Вот он сидит на кровати, обняв колени, и точит:
— Ну ладно, пусть Тин-Тиныч читает, размышляет, пишет. У него голова соображает, он знает по-русски и даже стихи сочиняет. И если не бросит книги и писанину, если у него хватит терпенья — из него все же получится, хотя и паршивенький, но мастер.
Фархутдин косит глазом в сторону Назипа.
— Пусть занимается и этот. Допустим, у него еще не все потеряно. Кто знает, пройдут годы, и его, как грамотного человека, повысят на разряд, сделают помощником бурильщика…
После этого Фархутдин поворачивается к Сапарбаю, который растянулся на койке и листает какой-то журнал.
— А ты-то, ты! Зачем ты читаешь? Кем думаешь стать? Как известно, чтение ума не прибавляет. Поэтому…
— Отстань, собачья колючка!
Фархутдин снисходительно хмыкает и прислушивается к Миргазияну, который что-то шепчет над учебником, словно молитву творит.
— Ладно! Пусть Сапарбай читает. Он — сирота, образования не мог получить. А ты, мякинная голова, зачем учишься? Или тоже хочешь быть мастером?
— Слушай, Фархуша! Вон там мои носки лежат, видишь?
— Ну вижу, а что?
— Возьми их и заткни себе рот.
— Грубияны вы все, — вздыхает Фархутдин и сам берет в руки старый истрепанный журнал, начинает лениво его перелистывать. На несколько минут в палатке устанавливается тишина, однако Фархутдину неймется. Отложив в сторону журнал, он придвигается к Валентину.