— Значит, Тин-Тиныч, ты говоришь, что будешь мастером, как Зубаиров?
— Да ничего я такого не говорю!
— Цель похвальная, слов нет, — продолжает Фархутдин. — Но ведь знаешь, брат, Зубаиров свои знания получил не в палатке! Он после десятилетки еще пять годочков обучался в семиэтажной каменной школе…
— Клянусь, Фархутдин, сейчас я тебя вытурю из палатки!
Фархутдин побаивается Тин-Тиныча и покорно уходит сам. Как обычно, направляется он к «артистам», то есть в палатку третьей вахты. Там любят шум и музыку, Сам Сергей Саакян — ух и здорово! — и аккордами, и одной струной играет на гитаре, а то начнет её драть всей пятерней или перевернет и пальцами, пальцами, как в бубен! Верховой Габбас сносно пиликает на гармошке, помбур Михаил Кубрак — парень с голосом и слухом, Здесь только один Мутгарай ничего не умеет такого, сидит как пень, посапывает, а глаза его где-то далеко.
После смены «артисты» поспят немного и, проснувшись, первым делом начинают петь. Но сейчас они сидят тихо, как все, и слушают дождь, устало переживая новоселье. Но вот полог открылся и влез мокрый Фархутдин.
— Почему не поете? Самый момент! — заговорил он. — Душа музыки просит! Супу не надо, бабы не надо, водки не надо — музыки хочу!
Сергей засмеялся, достал старую облупившуюся гитару, подарок Тин-Тиныча. Долго вертел колки, перебирал струны, прикладывался ухом к инструменту, морщился, и все знали, что это он нарочно дразнит Мишу. Из-за этого между Саакяном и Кубраком даже ссоры случались. Вечерами, бывало, возьмет гитару Сергей, прислушиваясь, затренькает струнами, в соседних палатках уже смолкнут деловые разговоры, анекдоты и ругань, а он все тренькает да тренькает, украдкой наблюдая, как меняется с лица Кубрак, изготовившийся дать какую-нибудь задушевную украинскую песню. Но вот Сергей возьмет наконец первые аккорды, и Миша грустно и чисто заведете, прикрыв мохнатыми ресницами глаза. И вот тогда уж Саакян с Кубраком покажут класс, если, конечно, Миша выдержит до конца эту муку с настройкой гитары. Обычно он поет в вечер одну песню, чтоб ее ценили, и приучил к этому буровиков, которые давно уже перестали упрекать его за экономию на голосе.
Людей со странностями можно встретить в любом месте, чуть не в каждом доме или палатке. У буровиков они тоже имелись. Даже в вахте Кадермата, считающейся самой серьезной, есть свой чудачок, Геннадий Еланский, помбур, и после изнурительной вахты зачем-то бегает вокруг палаток с двухпудовыми гирями в руках. Вначале буровики выходили посмотреть на чокнутого, потом привыкли. А чаще всего бригада Зубаирова собирается вокруг Фархутдина. «Ученые» часто выгоняют его из палатки за трепотню, и тогда он заваливается к соседям. На хохот сбегаются отовсюду, и вот уже сидеть негде, и буровики, пригибаясь, стоят, стараясь рассмотреть сквозь табачный дым озорные глаза Фархутдина.
Дождь затихал. Миша Кубрак спел про очи дивочи, потом из палатки «артистов» послышался смех. Зубаиров не выдержал — пошел туда. Народу набилось полно. Фархутдин сидел в центре и «травил», то и дело поправляя кепчонку.
— Никогда не связывайтесь с грамотными девчонками, ребята! Поверьте моему горькому опыту. В Карабаше знакомлюсь с одной молодой учителкой. Ну, правда, не сознался, что я рабочий, иначе б она и не взглянула на меня — это я сразу по ее носику понял, как она его задирает. Говорю: я инженер Фархутдин Хисамутдинович, хозяин вот этой буровой. Да. И подаю ей свою лапу. И вот в первый же вечер девушка заводит умственный разговор, чтоб, значит, прощупать мой общеобразовательный уровень. Дескать, что читаете, какие фильмы смотрите? Люблю ли я, понимаете ли, музыку? А образование у меня, вы сами знаете, состоит из занятых у людей слов да букв, о которые я как в детстве споткнулся, так и не поднялся. Спрашивает, значит… Да брось ты, говорю ей, мне все это надоело! Давай лучше поговорим о любви! А та все свое гнет. Кто мне больше нравится — Пушкин или Маяковский? Как я смотрю на Достоевского? И так далее, вплоть до иностранцев. Ну, я молчу и потею, а сам думаю: неужто и вправду инженеру, ну, нашему Зубаирову, скажем, всех их знать положено? А мне-то не хочется ударить в грязь лицом, не из таких. Да, говорю, знаю я их, хорошо знаю. Мольер? Так это ж первый бездельник, помощником работал на моей буровой! Авария за аварией, понял! И смеюсь, прощупываю тоже, как она отзывается. Поль Сартр? Видите ли, смеюсь, пульсатор мы в нашей работе не применяем. Сервантус? Какой же в палатке сервант? Вот в Казани, говорю, у меня трехкомнатная квартира, и там сервант на серванте!