Через несколько дней забрили Сабирзяна, Галляма и еще нескольких язтургайских парней.
— Вы думаете, мастер, Сабирзян поехал в окопы? Даже хвоста его не видели! В ту же ночь сын Нигматзяна исчез в неизвестном направлении… Спустя месяц после комиссии нас, рекрутов, отправили на фронт. Перед самым сражением я получил письмо от отца, где он писал, что Сабирзяна так и не нашли, его отца Нигматзяна ежедневно требовали к старосте и пытались узнать, где скрывается сын. Потом в село приехал урядник, и Нигматзяна при всем честном народе выпороли. Из-за сына же лишили Нигматзяна земельного надела, и он был вынужден пойти с сумой. О том, что в буранную ночь он замерз у околицы дальнего села, я узнал уже после гражданской, когда вернулся в родные места…
А Сабирзян приехал в село пятнадцать лет спустя. Среди зимы, в пуржистый февраль. Этого человека в тюбетейке, ичигах и полосатом чапане, кроме сверстников, никто и не узнавал. Да и сам он не знал многих односельчан. Странным своим одеянием он вызывал интерес у взрослых и смех у мальчишек, приветствовал встречных и поперечных на смешанном татарско-узбекском языке, заходил к некоторым из старых знакомых. То ли никто не встретил его приветливо, то ли самому надоело дразнить собак да холодить уши на морозе, только Сабирзян вскоре заперся в полуразрушенной избушке отца. И по селу разнеслось: «Сабирзян не простой, оказывается, человек, он научился шить». Проходя мимо его низенькой избы, люди с любопытством прислушивались к стрекоту швейной машинки. Потом и заходить стали, чтобы своими глазами посмотреть на немецкую ножную машину. Скоро имя Сабирзяна стало известным во всей округе, заказы росли…
Все это Галлям рассказывал с такими интересными подробностями из жизни старого Язтургая, что Райса бросила на кухне посуду и пришла послушать.
— В тот год я работал секретарем сельсовета, — продолжал Галлям. — На наших глазах Сабирзян стал первым богачом села. Поставил просторный пятистенный дом, много надворных построек, стал держать чуть ли не стадо скота. За счет кого, спрашивается? За счет народа! Он был один портной на все село и с каждого заказчика брал в пятикратной мере! Прямо шкуру с людей сдирал!
Все это Галлям рассказывал с такой горечью и болью, словно произошло это вчера. Видимо, долгие годы человеческая память способна цепко удерживать плохое, и не может с ним смириться.
— В эту войну я мечтал поехать на фронт вместе с Сабирзяном и заставить его тоже понюхать пороха. Вы думаете, он пошел на войну? Нет, такие, как Сабирзян, не защищают Родину! В день общего призыва здоровый сорокапятилетний мужчина Сабирзян взял да и заболел. Стал эпилептиком — припадочным…
— Может, он раньше был больным? — спросила Райса.
— Нет, мы все потом узнали. Во время приступа болезни он проговорился: «Сам себя испортил — съел толченую смесь белены и чемерицы». Вот ведь на что идут люди, чтобы только не воевать!.. А сын его в нефтяники подался, сбежал из колхоза!
Галлям рассказывал все это, чтобы уравнять Сабирзяна и Камиля, убедить себя и других в том, что отец с сыном едут на одной телеге, что яблоко от яблони упало недалеко. Однако Зубаиров видел, что между отцом и сыном большая разница, даже, можно сказать, диаметральная противоположность.
— Нет, Камиль не Сабирзян, — проговорил он. — Камиль — настоящий советский человек…
Галлям резко поднялся.
— На его месте я бы добровольно пошел в армию! Из принципа!
— Так бы поступил и я. Но ведь не берут его, понимаешь, не берут!.. Он сам ко мне приходил чуть ли не с плачем!.. Нефть армии тоже нужна.
Видимо, Галлям не счел нужным дальше продолжать разговор, взялся за фуражку. Уходя, открыл дверь Сабирзяна и крикнул:
— Через два дня приду. Чтобы костюм был готов!
— Постой-ка, ровесник, объяснимся! — всполошился Сабирзян, но Галлям и слушать его не стал. Портной торопливо выбежал за ним и крикнул вслед: