Потом Миша Кубрак под гитару спел свою любимую «Бандуру». Валя, как зачарованная, слушала его приятный баритон чистого тембра и думала: «Это надо же собраться в одну бригаду таким способным парням!»
«Петь-то мы поем, но как там дела на буровой! — беспокоился Зубаиров и незаметно для других поглядывал на часы. — Нет, надо еще немного посидеть. Потом осторожно уйти с ночной вахтой на буровую… Валя свой человек, простит…»
Об этом он шепотом посоветовался с женой.
— Пожалуйста, дождись Тин-Тиныча, а то нехорошо, — попросила его Райса. — И чем-то ты очень обеспокоен, Фазыл? Повеселись хотя бы раз с людьми. Они у тебя хорошие… Выпей с ними…
Зубаиров не пил никогда и не курил. Сегодня чуть отпил из рюмки. А напитков на столе уже не было, с этим делом буровики управлялись быстро. Они развеселились, тем более что у Райсы оказался еще резерв. Все пели, плясали и шутили, кто как умел. Валя сидела счастливая, отвечая на улыбки и улыбаясь сама себе. Да, ребята открытые, дружные, простые. Не знают, как угодить гостье, даже и не умеющий — танцует, не поющий — поет, упрашивать себя не заставляют. Хорошо! Интересно, как выглядит в таком застолье Валентин?
Почувствовала она и твердую руку Зубаирова. Буровики по одному его взгляду понимают мастера. И здорово — те, что должны были идти на ночную вахту, даже не дотронулись до рюмок. «Если и на буровой они так хорошо друг друга понимают, то работа у них спорится», — подумала Валя и вдруг обнаружила, что ее жизнь станет пустой без Валентина и его друзей. Но не так-то просто решиться, и не верит она, не верит в любовь с первого взгляда! А может, она переросла и стала трусливо-рассудочной, как обыкновенная старая дева? Старая? Интересно, с какого возраста девушку начинают считать старой девой?
Испугавшись вдруг, что ее мысли подслушают, она вздрогнула, обвела глазами этих славных ребят. Вот они окружили ее и в один голос начали упрашивать остаться в Язтургае. Вознесли до небес буровую, расхвалили село. Потом взялись за Валентина: золотой парень Тин-Тиныч, душа человек Тин-Тиныч, Тин-Тиныч лучший бурильщик, в мечтах Тин-Тиныча только она, Валя, он столько лет мучился ожиданием и неизвестностью и не может без нее. «Если не верите, спросите у нашей уважаемой Райсы, у нашего пожилого бывшего бакинского стахановца Кадермата, у нашего главного товарища Зубаирова. За вас Тин-Тиныч, не задумываясь, бросится в Огонь и воду»…
Маленький татарин Миргазиян хмельно кричал, стараясь заглушить шум застолья:
— Я человек выше всех вас — я верховой! Верховный и верховой — это почти одно и то же! Я все знаю, мне сверху видно все: наш Тин-Тиныч редко встречающийся в истории разведки экземпляр!
Перед уходом к Вале подсел Зубаиров.
— Не понравилась наша вечеринка? Только откровенно…
— Понравилась! Очень понравилась! Ребята молодцы! Не ожидала. Думала, они грубее…
— Значит, не уедете от нас?
— Уеду, друг Зубаиров. Спасибо, но меня ждет работа.
— А Валентин?
— Мы по-прежнему будем переписываться. Будем ездить друг к другу в гости.
— Романтика, — отвернулся Зубаиров и вдруг воскликнул: — А вот и они!
Казалось, появление нарядных Валентина, Фархутдина и Сапарбая с Назипом оживит застолье, но этого не произошло. Виноват был сам Зубаиров. Парни не успели раздеться и сесть за стол, как он взялся расспрашивать у них о буровой, о поведении нефтеносного пласта. Тин-Тиныч отмалчивался, устало и ласково смотрел на Валю. Ответил за всех Назип, ответил с мрачной злостью.
— В этой Калиновой роще можно заложить не только наклонную, но и косую, кривую и крученую скважину, по нефти из нее не будет!
После этого уж ни штрафные стопки, ни шутки Фархутдина, ни новые стихи Тин-Тиныча, ни попытки Сапарбая сплясать не смогли улучшить настроения.
Желая хоть на часок оставить гостью с Валентином наедине, Райса предложила:
— Ночь прекрасная, подышим свежим воздухом!
Быстро оделись и гурьбой вышли на улицу. Засобирались и Валя с Валентином, хотя все их дружно уговаривали остаться в тепле. Ночь в самом деле была хорошей. На безоблачном небе сияла неполная луна, но светила она старательно, ярко, будто стремясь загладить свою ущербность, золотила соломенные крыши домов, углубляла тени.
Село спало, покой нарушался только редким лаем собак да петушиным разноголосьем. Словно боясь спугнуть эту тишину, все шагали неторопливо и молча.
Валентин заметил:
— Все же Язтургай наш красивый!