От катастрофы до того момента, когда мы познакомились с полковником доном Луисом Мореном, остановившимся со своим отрядом в триста пятьдесят человек на восточном берегу Рио Гранде-дель-Норте, прошло два месяца…
После паузы, которую мексиканец не решался нарушить, полковник поднял голову, повернулся к своему подчиненному и положил ему руку на плечо.
— Мне показалось, дон Кристобаль, — улыбаясь, сказал он, — что наши ранчерос устали. Может быть, они раздумали следовать за мной?
— Они? Ваша милость! — вскричал пораженный Кристобаль. — Они так преданы вам! Что заставило вас предположить это?
— Право, только ваша необычная настойчивость и замешательство в разговоре со мной — там, на берегу.
— Нет, нет, ваша милость, вы ошибаетесь! И я и храбрые ранчерос готовы для вас на все! — горячо воскликнул дон Кристобаль; он действительно боготворил своего начальника. — Если я позволил себе прервать ваши размышления, то только потому, что становилось поздно, люди были голодны, а лошади не могли больше двигаться.
— И это все, мой дорогой дон Кристобаль? — спросил дон Луис, пытливо глядя на него.
— Да, клянусь честью, полковник!
— Я вам верю, мой друг. Оставим это и поговорим о наших делах. Вы уверены, что эти пять дней ведете нас верной дорогой?
— Ваша милость, — с тонкой улыбкой ответил дон Кристобаль, — разрешите мне напомнить вам, что я был охотником и гамбусино, прежде чем стал инсургентом. Это значит, что я знаю пустыню в совершенстве и могу днем и ночью пересечь ее, не боясь заблудиться.
— Меня успокаивает ваша уверенность, дорогой друг. А сейчас, пожалуйста, объясните мне: скоро ли мы доедем до Нориас де Охо-Люсеро? Вы, конечно, знаете, что это и есть конечная цель нашего путешествия.
— Ваша милость, мы могли уже давно быть там, если бы вы не выразили желания дождаться в дороге каких-то известий.
— Это верно. Я забыл об этом, дорогой Кристобаль. Но теперь это уже безразлично. Какое расстояние сейчас нас разделяет?
— Семнадцать лье, ваша милость.
— Прекрасно! Это дело одного перехода, не больше.
— Да, но хорошего перехода! Хотя, если мы выедем в полночь, при луне, мы можем доехать до наступления сильной жары.
— Эти нориас[111] находятся на индейской территории, не правда ли?
— Извините меня, ваша милость, — наоборот, они находятся в центре христианских владений. Простите меня за смелость, но каким образом вы должны получить ожидаемые сведения?
— Очень просто: через гонца-индейца. Меня уверили, что этот человек предан делу независимости.
Несмотря на глубокое уважение, которое дон Кристобаль питал к своему начальнику, он с сомнением покачал головой:
— Поверьте мне, ваша милость, я знаю индейцев лучше, чем вы, — они преданы только самим себе и вину.
— За этого индейца мне поручились.
— Дай бог, чтобы вы не ошиблись, ваша милость. Для меня, сына страны, индеец всегда предатель.
В это мгновение в двух шагах от собеседников ветки кустарника, не производя ни малейшего шума, резко раздвинулись, и какой-то человек, прыгнув как ягуар, очутился перед ними.
При этом внезапном появлении офицеры вскочили с места, выхватив сабли.
Незнакомец бесстрастно вытянул правую руку ладонью вверх.
Незнакомец бесстрастно вытянул во всю длину правую руку с открытой кистью, ладонью вверх — по индейскому обычаю, и произнес гортанным голосом:
— Амиго де ла индепенденсиа[112].
После этого он скрестил руки на груди и гордо поднял голову, застыв в позе ожидания, как бы не замечая враждебных действий офицеров.
Полковник пристально посмотрел на индейца и сказал офицеру:
— Думаю, что это и есть гонец, которого я жду.
— Возможно, — сдержанно ответил дон Кристобаль. — Ваша милость может его расспросить — ведь это ни к чему не обязывает.
— Это я и намерен сделать.
X. ГОНЕЦ
Стоит, несомненно, отметить следующий интересный факт: полное и резкое различие, существующее между людьми одной расы — цивилизованными индейцами, так называемыми мансос, и непокоренными, или бравос.
Первые, подпав под сильное влияние отцов-иезуитов, бывших миссионерами в Америке, со временем невольно подчинились требованиям и дисциплине цивилизации, абсолютно противоречащей их природным инстинктам и желаниям. Они, конечно, не были способны понять ее, но, не одобряя в душе, внешне ее приняли. Кончилось это тем, что мансос, потеряв свой истинный характер, приобрели новый, являвшийся как бы тонким слоем лака, наведенным на их природное невежество и стиравшимся мгновенно при первом соприкосновении с жизнью в пустыне.