И в доказательство своих слов я выключил и включил левую кисть другой рукой.
— Там тугая кнопка, как у настольной лампы. Нащупай и жми.
У нее получилось не сразу: если не знать заранее, то найти выключатель не так-то просто, но в итоге ей удалось и выключить, и включить кисть. Все это время на ее лице не отражалось ничего, кроме сосредоточенности.
Я расслабился и, уловив эту перемену, она обличающе посмотрела мне в глаза.
— Ты меня испытывал!
Я улыбнулся.
— В общем, да.
— Свинья ты, вот ты кто!
Я с удивлением понял, что мне хочется раздразнить ее еще сильнее.
— Между прочим, — начал я, взяв левую руку в правую, — если пару раз с силой провернуть кисть вокруг своей оси, то ее можно совсем оторвать.
— Не надо! — в ужасе воскликнула она.
Я с упоением рассмеялся. Никогда бы не подумал, что мне будет так легко разговаривать о протезе.
— А для чего нужно ее полностью снимать?
— Ну... для ремонта и прочего в том же духе.
— Ты выглядишь совсем по-другому, — заметила Луиза.
Я кивнул. Так оно и было.
— Пойдем наверх?
— Ну надо же! — выдохнула она гораздо позднее. — Вот уж не ожидала, что ты окажешься таким нежным любовником.
— Слишком нежным?
— Нет, мне понравилось.
Мы сонно лежали в темноте. Она оказалась отзывчивой к моим ласкам, не скупилась на собственные, и в итоге я испытал ослепительно яркое удовольствие. Как жаль, лениво размышлял я, что суть секса почти скрылась под нагромождением запретов, приемов, консультантов, разврата, соглядатаев и коммерческой суеты. Исполнение телесного предназначения касается только двоих участников, и если не завышать ожиданий, то проще достичь успеха. Себя не изменишь. Даже если девушка хотела этого, я не мог притворяться грубым и агрессивным мужланом, потому что, усмехнулся я про себя, у меня бы не вышло сохранять серьезный вид в процессе. Все и так хорошо получилось.
— Луиза... — позвал я. Ответа не последовало.
Я устроился поуютнее и по ее примеру погрузился в сон.
Проснувшись по обыкновению рано, я принялся наблюдать, как дневной свет все ярче освещает лицо спящей Луизы. Светлые волосы спутались точно так же, как при нашей первой встрече, и ее лицо смотрелось свежо и мило. Когда она проснулась, то улыбнулась еще не открывая глаз.
— С добрым утром, — сказал я.
— С добрым.
Она завозилась на широкой постели, придвигаясь поближе ко мне. Оборки белого муслина казались окружали нас.
— Словно в облаках лежим, — произнесла она.
Наткнувшись на твердый протез, она моргнула.
— Ты же снимаешь его на ночь, когда спишь один?
— Да.
— Тогда сними.
— Нет, — отказал я с улыбкой.
Она окинула меня долгим изучающим взглядом.
— Дженни была права, когда говорила, что ты твердый как кремень.
— Это не так.
— Она говорила, что в тот момент, пока тебе калечили руку, ты спокойно обдумывал план ответных действий.
Я скривился.
— Это правда?
— В некотором смысле.
— Дженни говорила...
— Честно признаться, я бы лучше поговорил о тебе.
— Да что там обо мне разговаривать...
— Вот уже и заигрываешь.
— Так чего же ты ждешь?
— Любуюсь твоим стыдливым девичьим румянцем.
Я легко коснулся ее груди, и ее реакция была под стать моей: мгновенное возбуждение, обоюдное удовольствие.
— Облака! — довольно выдохнула она. — А ты о чем-нибудь думаешь в это время?
— Во время секса?
Она кивнула.
— Я не думаю, я чувствую.
— А я иногда вижу розы... они вьются по решеткам... алые, розовые, желтые. Иногда остроконечные звезды. А сейчас я увижу муслиновые облака с оборками.
Я спросил, после.
— Нет, не видела. Только солнечный свет. Ослепительный.
Солнечный свет и впрямь заливал комнату, и балдахин сверкал в его лучах.
— Почему ты не хотел задергивать шторы на ночь? — спросила она. — Ты не любишь темноту?
— Когда вокруг рыщут враги, мне не до сна.
Я ответил машинально. А когда понял, что это и вправду так — словно угодил под ледяной душ.
— Как дикий зверь, — заметила она и добавила после паузы:
— Что-то не так?
Запомни меня таким, как я сейчас, подумал я. А вслух сказал:
— Хочешь завтракать?
Мы вернулись в Оксфорд. Я отвез пленку в проявку и мы пообедали в ресторане «Времена года». Изумительный паштет из тюрбо и воздушные кнели из щуки еще какое-то время не давали тучам сгуститься окончательно. Тем не менее, когда подали кофе, настала и неизбежная минута.
— К четырем часам мне надо быть в Лондоне, — вздохнул я.