Чарльз избавил меня от этого, он вышел к нам сам, в халате. Свет струился из открытой двери за его спиной. Я заметил адмирала, только когда он заглянул в окно.
— Сид? — недоверчиво произнес он. — Это ты?
Я с трудом оторвал голову от руля и открыл глаза:
— Ага.
— Уже первый час ночи, — заметил он.
По крайней мере я смог ответить шутливым тоном:
— А кто говорил, приезжай, мол, в любое время?
Через час Чико уже лежал в постели наверху, а я, как обычно, полулежал на обитом золотой парчой диване, вытянув разутые ноги.
Чарльз спустился в гостиную и сказал, что доктор уже закончил с Чико и готов осмотреть меня, на что я ответил, мол, большое спасибо и пусть идет домой.
— Он даст тебе действенное обезболивающее, как Чико.
— Вот именно этого-то мне и не надо, и я надеюсь, что он принял во внимание, что у Чико сотрясение мозга, и был осторожен с дозировкой.
— Ты ему пять-шесть раз это повторил, когда он только пришел. — Чарльз помолчал. — Он тебя ждет.
— Я серьезно, Чарльз. Мне надо все как следует обдумать, и этим я сейчас и займусь, так что проводите доктора и ложитесь спать.
— Разве так можно! — возразил он.
— Можно. Можно и нужно. Именно сейчас, пока я еще чувствую... — Я запнулся. Пока я еще чувствую будто с меня кожу содрали заживо, подумал я, не собираясь говорить это вслух.
— Нелепое решение.
— Да в том-то и дело, что тут полно нелепостей, и я хочу в них разобраться. А вы идите спать.
Я и прежде замечал, что при болезненных травмах ум резко проясняется и некоторое время работает с обостренной восприимчивостью. Это время следовало использовать, а не тратить попусту.
— Ты видел спину у Чико? — спросил он.
— Неоднократно, — дурашливым тоном ответствовал я.
— И у тебя спина в таком же виде?
— Не смотрел.
— Ты невыносим.
— Ага. Идите спать.
Оставшись один, я припомнил весь обрушившийся на меня кошмар, с тем же старанием, с которым до этого старался о нем не думать. Это было слишком, как выразился Чико. Слишком. Почему?
В шесть утра в гостиную спустился Чарльз в халате. Его лицо хранило непроницаемое выражение.
— Все думаешь? — осведомился он.
— Ага.
— Кофе?
— Чаю.
Он заварил чай и подал его на флотский манер, в двух больших кружках, от которых поднимался пар. Поставил мою на стол за спинкой дивана, сел в кресло со своей и устремил на меня ничего не выражающий взгляд.
— Итак?
Я потер лоб.
— Когда вы смотрите на меня, — неуверенно начал я, — я имею в виду вообще, а не сейчас. Что вы видите?
— Ты и сам это знаешь.
— Вам видны мои страхи, сомнения, чувства стыда, ненужности и бессилия?
— Конечно, нет. — Он усмехнулся, потом отхлебнул чай и посерьезнел. — Ты не выказываешь подобных чувств.
— Никто не выказывает, — согласился я. — У каждого из нас есть внешняя оболочка и внутреннее содержание, и между внешним и внутренним может быть большая разница.
— Это общее наблюдение?
— Нет. — Я взял кружку и подул на кипяток. — В своих глазах я ни в чем не уверен, мало в чем разбираюсь и много чего боюсь. А в чужих... Видите ли, нам с Чико вчера попало потому, что в чужих глазах мы выглядим совсем не так.
Я осторожно отхлебнул чай. Как обычно, Чарльз заварил его так крепко, что язык защипало от горечи. Порой мне это очень нравилось. Я продолжил:
— Сперва, когда мы только занялись сыщицким делом, нам везло. Иными словами, нам подвернулось несколько несложных дел, о нас заговорили и в итоге наша репутация оказалась весьма раздута.
— А на самом-то деле, надо понимать, вы просто тупые лентяи? — сухо осведомился Чарльз.
— Вы понимаете, что я хочу сказать.
— Конечно, понимаю. Вчера утром мне позвонил Том Улластон, по его словам, для того, чтобы обсудить вопрос с распорядителями в Эпсоме, но на самом деле, как я понял, чтобы поделиться со мной своими выводами о тебе. В двух словах, он считает, что было бы досадно, останься ты жокеем.
— Было бы замечательно, — вздохнул я.
— То есть ты хочешь сказать, что вчера вас с Чико избили, чтобы не дать вам добиться очередного успеха?
— Не совсем так.
Я рассказал ему то, над чем думал всю ночь, и его чай остыл. Когда я закончил, он долгое время сидел молча, продолжая сверлить меня своим ничего не выражающим взглядом. Затем он произнес:
— Похоже, вчерашний вечер был… ужасен.
— Да, именно так.
Снова молчание. Затем:
— И что теперь?
— А можно ли мне вас попросить, — неуверенно начал я, — сделать для меня пару вещей, а то я, э-э...
— Конечно, — согласился он. — Что именно?
— Сегодня четверг, и вы все равно собирались в Лондон. Вас не затруднит взять вместо роллса лендровер и обменять его на мою машину?