– О! – застонал от бешенства сенатор.
– Негодяй! – воскликнул маркиз. – Люди! Сюда скорей! Схватите этого злодея!
Несколько слуг стремительно вбежали в гостиную. Но прежде чем они успели схватить сенатора, он с ловкостью тигра одним прыжком подскочил к дону Родольфо и вонзил кинжал ему в грудь.
Сашем с глухим стоном повалился на руки брата и сына. А убийца, свершив свое страшное дело, отшвырнул от себя кинжал и, обведя сраженных горем присутствующих исполненным ненависти и торжества взглядом, произнес:
– Я отомщен! Делайте теперь со мной что хотите!
Глава ХL. ПОХОРОНЫ САШЕМА
Прошло два дня с тех пор, как сенатор нанес свой предательский удар дону Родольфо.
Воспользовавшись смятением, охватившим всех мексиканцев после покушения на жизнь старшего отпрыска семейства де– Мопоер, папагосы без единого выстрела захватили асиенду дель Торо. Справедливость требует, однако, отметить, что индейцы – то ли потому, что получили заранее соответствующие инструкции, то ли потому, что были слишком ошеломлены и удручены тяжелым ранением великого сашема, – не чинили в асиенде суда и расправы.
Донья Марианна и донья Эсперанса, прибывшая в асиенду вместе с индейским войском, не отходили от изголовья больного.
Дон Фернандо не находил места от горя, а полковник не мог себе простить, что даже на один миг принял сенатора за порядочного человека. Вся асиенда была охвачена глубокой скорбью. Один только дон Родольфо спокойно ждал приближения смертного часа.
Фрай Серапио, прибывший вместе с индейцами, наложил первую повязку на рану. Раненый провел довольно спокойную ночь. Когда поутру монах снова вошел в комнату больного, дон Родольфо знаком попросил удалиться жену и племянницу.
– Ну, теперь, падре, говорите правду! – сказал он, помогая монаху снять повязку.
Лицо монаха невольно помрачнело, когда он взглянул на рану.
– Я обречен? Правда? – произнес дон Родольфо, внимательно следивший за выражением лица монаха.
– Все во власти Божьей, – нетвердым голосом произнес отец Серапио.
– Понимаю, – кротко улыбаясь, отозвался сашем. – Так сколько же еще часов осталось мне жить? Только прошу вас, падре, говорите правду и без утайки.
– К чему это, мой добрый сеньор… – начал было монах, но сашем не дал ему договорить.
– Послушайте, падре, я должен это знать. Мне надо успеть закончить свои земные дела, прежде чем начнутся небесные.
– Если не произойдет какого-нибудь чуда, – задыхаясь от волнения, отвечал монах, – с закатом солнца вы отдадите свою душу нашему Создателю.
– Благодарю вас, друг мой, – сказал сашем, на суровом лице которого не дрогнул ни один мускул. – Попросите сюда моего брата, мне надо поговорить с ним. А жену и племянницу постарайтесь задержать там до тех пор, пока я не позову их сам. Ступайте же, друг мой, мы еще увидимся до моей кончины. Монах удалился, едва сдерживая рыдания.
Беседа братьев тянулась долго. Дон Фернандо каялся во всех своих интригах против брата, место которого он занял в семействе де Могюер. Но дон Родольфо, далекий от мысли упрекнуть в чем-нибудь брата, напротив, горячо благодарил дона Фернандо за то, что тот взвалил на свои плечи тяжелую ношу главы знатного рода, предоставив ему полную свободу жить согласно своим вкусам и взглядам. Умирающий старался утешить брата, вспоминая разные эпизоды их счастливого детства. Еще многое другое было сказано в этой беседе, после которой маркиз вышел из комнаты, побледнев от горя и обливаясь слезами. Только теперь открылась ему во всем своем величии душа не понятого им дона Родольфо.
На смену маркизу в комнату вошли донья Эсперанса с доньей Марианной и фрай Серапио. А через несколько минут снова появился маркиз, на этот раз в сопровождении Твердой Руки.
Охотник, воспитанный в духе индейского мужества и стойкости, не в силах был сдержать свое горе и зарыдал, опустившись на колени у изголовья умирающего отца. Несколько минут отец и сын шепотом разговаривали друг с другом. О чем беседовали эти две сильные натуры? Неизвестно; это так и осталось тайной для всех.
– Подойди ко мне, племянница, – обратился наконец дон Родольфо к донье Марианне.
Девушка опустилась на колени рядом с Твердой Рукой; в глазах ее стояли слезы.
Несколько мгновений старик с умилением смотрел на побледневшие лица молодых людей, почтительно склонившихся перед ним. Затем, приподнявшись с помощью брата и доньи Эсперансы на постели, он произнес голосом, дрожащим от волнения:
– Дитя мое, отвечай мне по совести, как перед Богом: любишь ли ты моего сына?
– Да, дядя, – отвечала сквозь слезы девушка. – Да, я люблю его.
– А ты, сын мой, Диего, любишь ли ты Марианну?
– Да, отец, я люблю ее.
Дон Родольфо взглянул на брата; а тот, поняв его без слов, сказал:
– Благослови, брат, наших детей! Отец Серапио согласно твоему желанию тут же повенчает их.
Раненый простер над головами молодых людей свои дрожащие руки и произнес твердым голосом, исполненным невыразимой нежности: