– Граф, – начал он через несколько мгновений, – как старший в семье вы обязаны больше других блюсти незапятнанной честь, завещанную нам предками. Вам это известно, надеюсь?
– Известно, ваша светлость.
– Сударь! Ваша святая мать и я не жалели трудов, чтобы привить вам с малых лет понятия рыцарской чести, это самое драгоценное достояние нашего рода, бережно пронесенное через века многими его поколениями. Мы не уставали повторять вам прекрасный девиз наших предков, девиз, которым так справедливо гордится наша фамилия. Как же это могло случиться, что вы, милостивый государь, презрев свой фамильный долг и наши наставления, покинули внезапно отчий кров, не спросив даже нашего разрешения? Как же это могло случиться, что без всякой уважительной причины, не внемля мольбам и слезам вашей матери и вопреки моему формальному запрещению, вы позволили себе жить своей жизнью и стать чужим для нашего семейства?
– Ваша светлость… – начал было молодой человек.
– Заметьте, дон Родольфо, – живо прервал его маркиз, – я не обвиняю вас, но я жду правдивого и честного объяснения. Говорите ясно и откровенно, ничего не тая. Я этого требую.
– Ваша светлость, – отвечал граф, гордо вскинув голову, – совесть моя чиста, я не совершал ничего, недостойного имени де Тобар де Могюер. А приказ ваш я поспешил исполнить не потому, что хотел оправдаться перед вами, ибо не чувствую за собой никакой вины, а для того лишь, чтобы вы убедились в моем сыновнем послушании.
При этих словах графа дои Фернандо недоверчиво ухмыльнулся.
– Я ожидал другого ответа, – снова заскрипел маркиз. – Я надеялся, что вы поспешите ухватиться за предоставленную вам, по доброте моей, возможность оправдаться.
– Ваша светлость, – почтительно, но твердо ответил граф, – прежде чем оправдываться в каких-либо обвинениях, надо узнать, в чем они заключаются.
– Хорошо, не будем настаивать на этом. Но вы уверяете меня, сударь, в своем уважении ко мне. Так вот, я хочу немедленно доставить вам случай доказать ваше сыновнее послушание.
– Приказывайте, ваша светлость, – радостно воскликнул молодой человек, – и чего бы вы ни потребовали от меня…
– Напрасно так торопитесь, – ледяным током прервал его маркиз, – ведь вы не знаете, чего я потребую от вас.
– Это потому, ваша светлость, что я несказанно рад случаю доказать вам, как далек я от возводимых на меня обвинений.
– Пусть так!.. Мне остается только поблагодарить вас, сударь, за ваши хорошие чувства и без промедления объявить вам, чем можете вы снискать снова наше доброе расположение.
– Говорите, говорите, ваша светлость!
Взгляд старика все еще сохранял свою надменную суровость, а маркиза, вынужденная в присутствии мужа скрывать свои чувства, не спускала с графа своих глаз, заблестевших от навернувшихся слез. Дон Фернандо продолжая украдкой усмехаться, а дон Родольфо, несмотря на высказанную им радость, почувствовал, как замирает в страхе его сердце от предчувствия западни, очевидно, таившейся под притворной благосклонностью отца.
– Сын мой, – заговорил маркиз голосом, в котором на этот раз пробивалась печаль, – ваши родители стареют. В нашем возрасте годы ведут ускоренный счет; каждый шаг приближает нас к могиле, которая не замедлит поглотить нас.
– Ради Бога, отец! – невольно воскликнул Родояьфо.
– Не прерывайте меня! – резко оборвал его маркиз. – Сын мой, – продолжал он, – вы – наш первенец, надежда нашего рода, наследник нашей фамилии. Вам уж двадцать пять лет: это возраст, когда в душе человека созревают самые благородные порывы, возраст, когда на смену ушедшей юности только потому не приходит еще настоящая возмужалость, что человек не познал еще ни любви, ни страданий, ни разочарований, приносимых плаванием по житейскому морю, ни святых утех семейной жизни… Сударь, – продолжал после мгновенной паузы маркиз, – вы обладаете всеми достоинствами подлинного дворянина: красивой и статной внешностью и чисто рыцарской доблестью. Мы вправе гордиться вами… Снова наступила краткая пауза. Лицо дона Родольфо бледнело все больше и больше. Его растерянный взгляд ловил глаза матери, а та нарочно опускала их, чтобы не выдать сыну своей тревоги. Граф уже догадывался, какую жертву потребует от него отец, и сердце его усиленно билось от волнения и отчаяния. Голос старика приобрел прежнюю властность, когда он снова заговорил:
– Сын мой, быть может, недолго осталось нам ждать того часа, когда Господу угодно будет призвать нас к престолу своему. Нам не хотелось бы отправиться в этот далекий путь, не унося с собой в утешение уверенности, что род Могюеров не умрет вместе с нами, а будет жить в наших потомках. Пришел час, когда должно осуществиться неоднократно выраженное нами желание. Дни ваших родителей сочтены, вы должны своей женитьбой дать им спокойно умереть.
– Отец…
– Успокойтесь, сын мой, – продолжал старик, делая вид, что он иначе понял тревогу сына, – я не собираюсь принуждать вас к одному из тех браков по расчету, в результате которого между супругами, в силу безотчетного отвращения их друг к другу, неизбежно возникает взаимная ненависть. Нет, ваши родители с чрезвычайной осмотрительностью выбирал» вам супругу. Она молода, хороша собой, и род ее своей знатностью не уступает нашему. Одним словом, она соединяет в себе все необходимое, для того чтобы осчастливить вас и одновременно придать новый блеск нашему дому.