— Мне жаль, — откликнулся я. Он пожал плечами.
— Иногда такое бывает. Правда, не часто. У нее сердце не выдержало.
— Сердце?
— Угу. Жеребенок лежал не правильно, и кобыла перенапряглась, а ей это никак нельзя. Мы помогли извлечь мальца, и тут она застыла. Ни на йоту больше с места не сдвинулась, и все. Что уж тут поделаешь. Да и рожала она за полночь.
— А ветеринара вы не вызывали?
— Он пробыл здесь до утра. Я позвонил ему, когда схватки только начались.
Мы надеялись, что все легко обойдется. Но, видишь ли, первые роды, сердечные спазмы и так далее.
Я чуть заметно нахмурился.
— Значит, у нее уже были сердечные спазмы, когда ее привезли к тебе?
— Конечно, были, парень. Вот почему ее и сняли со скачек. Похоже, ты ее совсем не знал, я не ошибся?
— Нет, — подтвердил я. — Расскажи мне. Он снова повел плечами.
— Она из конюшни Джорджа Каспара, это тебе, конечно, известно. Хозяин мечтал получить от нее потомство. Ты ведь помнишь, ей только что исполнилось два года, самый расцвет. Мы спарили ее и Тимберли, думали, что от него родится отличный скакун. Но, сам знаешь, человек предполагает, и прочее.
— Когда она умерла?
— Да, пожалуй, месяц назад.
— Что ж, благодарю, Том. — Я встал. — Спасибо, что выкроил для меня время.
Он тоже поднялся из-за стола.
— По-моему, тебе это скучно — ездить, расспрашивать и вынюхивать. Я-то помню прежнего Сида Холли, как он мчался во весь опор и перелетал через барьеры. Вот была жизнь, и сравнивать нечего.
— Времена меняются.
— Угу, видимо, так. Но могу поклясться, что ты до сих пор жалеешь. Еще бы, шум, крики на трибунах, когда ты у последнего барьера и лошадь его берет. — Его лицо оживилось от воспоминаний. — Бог ты мой, парень, какое зрелище! И ты никогда не нервничал, не показывал вида... Не знаю, как тебе удавалось.
Я подумал, что он невольно расчувствовался, и с трудом смог выдержать его темпераментную речь.
— Да, тебе крупно не повезло, когда ты лишился руки. Впрочем, теперь на стипль-чезе вечно какие-то катастрофы. Переломы позвоночника и тому подобное.
Мы направились к двери.
— Но уж если ты жокей, то без риска не обойдешься.
— Вы правы, — согласился я.
Мы вышли, и он проводил меня до машины.
— Хотя ты легко управляешься с этой штуковиной. Водишь машину и прочее.
— Со мной все в порядке.
— Ладно, приятель. — Он знал, что мои слова далеки от истины, однако ему хотелось мне посочувствовать, и он старался как мог. Я улыбнулся ему, сел в машину, помахал рукой на прощание и был таков.
Я вернулся в Эйнсфорд. Чарльз, Дженни и Тоби сидели в гостиной и пили шерри перед ленчем.
Чарльз предложил мне бокал «Фино». Тоби презрительно поглядел на меня сверху вниз, как будто я только что возвратился из хлева, а Дженни сообщила, что успела переговорить с Льюис по телефону.
— Мы решили, что ты от нас сбежал. Ведь ты расстался с ней два часа назад.
— Сид не сбежал, — проговорил Чарльз, констатируя факт.
— Ну, в таком случае он с трудом доплелся, — уточнила Дженни.
Тоби с ухмылкой посмотрел на меня поверх бокала. Он испытывал злорадное превосходство здорового над калекой и не собирался его скрывать. Любопытно, понимал ли он, до какой степени Дженни была увлечена Никласом Эшем. А может быть, и знал, но не придавал значения.
Я отпил глоток шерри, его тонкий, суховатый привкус вполне соответствовал обстановке.
— Где ты покупала эту полировку? — спросил я.
— Не помню. — Дженни говорила громко, выделяя каждый слог, с подчеркнутой, почти вызывающей неприязнью.
— Дженни! — попытался одернуть ее Чарльз. Я вздохнул.
— Чарльз, полиция забрала счета-фактуры, а на них отпечатаны названия и адреса фирм, торгующих полировкой. Вам не трудно попросить вашего знакомого Квэйла обратиться к ним за этими сведениями, а потом прислать их мне?
— Разумеется, — откликнулся он.
— Я не понимаю, — с прежней интонацией произнесла Дженни. — Какая разница, кто присылал этот проклятый воск. Ну, допустим, мы узнаем, и что изменится?
Я почувствовал, Что в душе Чарльз согласен с ней, и не стал объяснять.
Вполне вероятно, что она рассудила правильно.
— Льюис сказала, что ты измучил ее расспросами.
— Она мне понравилась, — добродушно заметил я.
Дженни по обыкновению недовольно хмыкнула и сморщила нос.
— Она не для тебя, Сид, — надменно проронила она.
— В каком смысле?
— По интеллекту, дорогой.
Чарльз постарался смягчить ситуацию, предложил еще немного выпить и налил всем шерри из графина.
— По-моему, у Льюис хорошие способности к математике, — обратился он ко мне. — Я играл с ней в шахматы, но, знаешь, ты бы сразу одержал над ней верх.
— Гроссмейстер может быть маньяком, дураком и просто одержимым разными комплексами, например преследования, — возразила Дженни.
Атмосфера оставалась напряженной и во время ленча. После я отправился наверх и начал складывать вещи в чемодан. К счастью, их было немного. В этот момент в комнате появилась Дженни. Она пристально наблюдала за мной.
— Ты почти не используешь левую руку, — проговорила она. Я не ответил.
— Не знаю, почему она тебя так волнует.
— Прекрати, Дженни.
— Если бы ты последовал моему совету и перестал выступать на скачках, ты бы ее не потерял.
— Возможно.
— У тебя была бы нормальная рука, а не... жалкая половина, не обрубок. Я швырнул в чемодан губку.
— Скачки на первом месте. Вечные скачки. Старт, победа и слава. А меня словно и не было. Что ж, ты получил по заслугам. Мы могли бы по-прежнему жить вместе... у тебя была бы рука... если бы ты бросил свои драгоценные скачки, когда я хотела. Но ты мечтал стать чемпионом, а я для тебя ничего не значила, — Мы говорили об этом тысячу раз, — устало отозвался я.
— А теперь у тебя ничего нет. Совсем ничего. Надеюсь, ты доволен.
На серванте стоял прибор для подзарядки батареек. Дженни выдернула шнур из розетки и швырнула черную коробку на кровать. Батарейки вылетели и упали на покрывало.
— Они отвратительны, — сказала она, поглядев на них. — Они вызывают у меня омерзение.
— Я успел к ним привыкнуть. Более или менее.
— Похоже, тебя это не слишком беспокоит. Я промолчал. Надо ли говорить, что меня это беспокоило.
— Тебе нравится, что ты калека, Сид. Ты просто упиваешься своим положением.
Упиваюсь... Боже правый.
Она подошла к двери. Я ощутил, что за паузой последует очередной выпад, и начал гадать, какими будут ее следующие слова.
Вскоре до меня донесся ее голос.
— Ники ходил с ножом в носке. Я тут же повернул голову. Она вызывающе и с ожиданием посмотрела на меня.
— Это правда? — спросил я.
— Иногда.
— Как мальчишка, — отозвался я. Мой ответ ее разозлил.
— А мчаться во весь опор на лошади, зная... зная... что это может кончиться переломом рук и ног и страшными болями, по-твоему, признак зрелости?
— Но ты никогда не думала, что так случится.
— А ты постоянно ошибался.
— Больше не буду.
— Но если бы ты мог, то начал снова.
Я ничего не сказал Дженни. Мы оба знали, что она права.
— Посмотри на себя, — продолжила она. — Когда ты кончил выступать, разве ты подыскал себе чистую, спокойную работу, ну, допустим, биржевого маклера, и начал вести нормальную жизнь? Нет, черт побери, не стал. Ты сунулся в самое пекло — тебе нужна борьба, драки, отчаянные схватки. Ты не способен жить без опасностей, Сид. Ты опьянен ими. Сейчас ты примешься мне возражать, но это вроде наркотика. Представь себе, что ты устроился на службу — с девяти до пяти — и ведешь себя как любой обычный человек, и ты поймешь, что я имею в виду.
Я подумал об этом и вновь промолчал.
— Конечно, — пришла она к выводу, — на службе ты бы умер.
— А нож в носке безопаснее? — удивился я. Когда мы познакомились, я был жокеем. Ты знала, какие могут быть последствия.