Никаких заметок на полях я в ней не обнаружил, за исключением формулы из букв и цифр, написанной теми же чернилами на обороте задней обложки.
+
Подъем = 22,024xVхРх(1/T1 — 1/T2)
Я показал формулу Льюис.
— Как по-вашему, это что-нибудь значит? Чарльз говорит, что у вас диплом по математике. Она немного нахмурилась.
— Ники требовался калькулятор, чтобы сложить два плюс два.
Однако он отлично справился, когда пришлось складывать две и десять тысяч, мелькнуло у меня в голове.
— Хм-м, — проговорила она. — Подъем равен 22.024, время объема, время сжатия, время... Мне кажется, здесь идет речь об изменениях температуры. Я этим никогда не занималась. Лучше обратитесь к физикам.
— Но это имеет отношение к навигации? — спросил я.
Она сосредоточилась. Я обратил внимание, как напряглись ее лицевые мускулы, пока она пыталась разобраться в формуле. Она не только хороша собой, но и быстро соображает, решил я.
— Забавно, — произнесла она наконец. — Но я думало, в этой формуле говорится, сколько всего вы сможете поднять на аэростате.
— Значит, тут имеется в виду дирижабль? — задумчиво сказал я.
— Это зависит от того, что означает 22.024, — ответила она. — И особенно важно, — добавила Льюис, — что конкретно подразумевается в уравнении.
— Я лучше разбираюсь в том, кто может победить в три тридцать.
Она посмотрела на часы.
— Вы опоздали на целых три часа. Завтра они покажут то же самое время.
Льюис откинулась в кресле и вернула мне книгу.
— Вряд ли это вам поможет, — проговорила она. — Но, по-моему, вы желаете узнать о Ники хоть что-нибудь.
— Это может мне очень помочь. Заранее никогда не знаешь.
— Но как?
— Книга принадлежит Джону Вайкингу. А Джон Вайкинг может быть знаком с Ники Эшем.
— Но вы-то не знакомы с Джоном Вайкингом.
— Нет... — согласился я. — Но он специалист по аэростатам. А я знаю кое-кого, кто разбирается в аэростатах И, ручаюсь, мир любителей аэростатов невелик, как и мир любителей скачек.
Она взглянула на кипу открыток, а затем вновь на книгу. И неторопливо проронила:
— Я верю, что так или иначе вы его найдете. Я отвернулся от нее, поглядев куда-то вдаль.
— Дженни утверждает, что вы не уступите и не бросите дела.
Я чуть заметно улыбнулся.
— Вы цитируете ее слова?
Нет. — Я почувствовал изумление Льюис. — Упрямый, эгоистичный и твердо решивший идти своим путем.
— Недалеко от истины. — Я постучал по книге. — Вы можете мне ее оставить?
— Конечно.
— Благодарю.
Мы обменялись взглядами. Это было естественно для людей нашего возраста и разного пола, сидящих в спокойной, уютной квартире на исходе апрельского дня.
Она уловила изменившееся выражение моего лица и угадала ход моих мыслей.
— Когда-нибудь в другой раз, — суховато заметила она.
— А сколько еще времени вы будете жить вместе с Дженни?
— Неужели для вас это что-нибудь значит? — спросила она.
— М-м-м...
— Она считает вас твердым как кремень. Она говорит, что сталь — пушинка по сравнению с вами.
Я подумал о страхе, горечи презрения к себе и покачал головой.
— Ну а я сейчас вижу, — по-прежнему неторопливо заметила она, — человека, который всеми силами старается быть вежливым с незваной гостьей.
— Я вас приглашал, — возразил я. — И со мной все в порядке.
Однако она поднялась, и я встал вслед за ней.
— Надеюсь, вы привязаны к вашей тетушке, — проговорил я.
— Я ее обожаю.
Она холодно, довольно иронически улыбнулась мне. Впрочем, в ее улыбке угадывалось также и удивление.
— До свидания, Сид.
— До свидания, Льюис.
Когда она ушла, я включил одну или две настольные лампы — за окнами начало смеркаться. Напил виски. Посмотрел на бледную связку сосисок в холодильнике, но не стал их готовить.
Больше никто не явится, подумал я. Но каждый из гостей оставил здесь свою тень, особенно Льюис. Да, никто больше не явится, но он будет со Мной, как и в Париже... Тревор Динсгейт. И никуда от него не скрыться. Он неотступно напоминает мне о том, о чем бы я предпочел забыть.
Немного погодя я сбросил брюки и рубашку, надел короткий синий халат и на время расстался с протезом. Сейчас мне действительно было больно его снимать.
Но я решил не придавать этому значения.
Я вернулся в гостиную, чтобы заняться уборкой, но в таком хаосе никогда не знаешь, с чего начать. И я долго стоял и смотрел, поддерживая обрубок левой руки здоровой и целой правой. Я размышлял, какая ампутация хуже — внешняя, видимая всем, или незримая, когда у тебя удаляют душу.
Унижение и отверженность, беспомощность и поражение... После всех этих лет я не позволю... с ожесточением подумал я, черт побери, я не позволю страху меня победить.
Глава 9
Лукас Вейнрайт позвонил мне на следующее утро, когда я ставил чашки в мойку.
— Ну, как, есть достижения? — с начальственно-военной интонацией обратился он ко мне.
— Боюсь, — с сожалением отозвался я, — что я потерял эти заметки. И мне придется снова сделать выписки.
— Сколько угодно. — Но мои слова его явно не обрадовали. Я не стал говорить ему, что потерял заметки, когда меня ударили по голове, и большой коричневый конверт, в котором они лежали, упал в канаву. — Заходи прямо сейчас.
Эдди не будет до полудня.
Я медленно, словно отключившись, закончил уборку, размышляя о Лукасе Вейнрайте и о том, что он сможет для меня сделать, если, конечно, соизволит.
Затем я сел за стол и написал то, что хотел. Поглядел на написанное, на пальцы, держащие ручку, и вздрогнул. Сложил бумагу, сунул ее себе в карман и направился на Портмен-сквер, решив не отдавать ее Лукасу.
Он уже достал папки и подготовил их для меня, я сел за тот же стол, что и раньше, и опять скопировал нужные мне документы.
— Ты ведь больше не намерен тянуть, Сид?
— Теперь я весь слух и внимание, — ответил я. — И завтра примусь за дело.
Днем я поеду в Кент.
— Ну и ладно. — Он поднялся, пока Я складывал выписки в новый конверт, и подождал меня. Лукас по-прежнему был встревожен и куда-то торопился, но вовсе не потому, что я его задерживал. Просто он вечно спешил, уж такой он человек.
Кончал одно дело, сразу брался за другое и никогда ничего не откладывал.
Я трусливо колебался и вдруг заговорил, еще не продумав как следует, стоит мне начинать или нет.
— Капитан, помните, выговорили, что сможете отплатить мне за работу. Но не деньгами. Вы обещали мне помощь, если я буду в этом нуждаться.
Он понимающе усмехнулся и отложил прощание со мной на минуту-другую.
— Конечно, помню. Но ты даже не приступил к работе. О какой помощи может идти речь?
— Да ничего особенного. Пустяк. — Я достал из кармана лист бумаги и протянул ему. Подождал, пока он прочтет несколько строк. Я чувствовал себя так, словно подложил мину и вот-вот на нее наступлю.
— Почему бы и нет? — отозвался он. — Не вижу причин для отказа. Но если ты действительно что-то обнаружишь, дашь нам знать?
Я жестом указал на бумагу.
— Вы узнаете об этом, как только я все сделаю, если поможете мне. — Я не был доволен ответом, но он не отреагировал. — Я прошу вас лишь об одном, не упоминайте обо мне. Вообще не называйте моего имени. Не говорите, что это моя идея, никому не говорите. Я... вы можете меня убить, капитан, и я совсем не шучу.
Он перевел взгляд с меня на бумагу, снова посмотрел на меня и нахмурился.
— По-моему, Сид, дело отнюдь не смертельное.
— Пока ты жив, об этом нельзя судить. Он рассмеялся.
— Ладно. Я напишу письмо как бы от имени Жокейского Клуба. И я вполне серьезно воспринял твои слова о смертельном риске. Тебя это устраивает?
— Да. В таком случае все в порядке. Мы пожали друг другу руки, и я покинул его кабинет, взяв с собой коричневый конверт. У выхода я столкнулся с Эдди Кейтом. Мы оба замедлили шаги. Я надеялся, что он не заметил моего испуга. Я и впрямь не рассчитывал, что он так рано вернется. А может быть, он решил, что я собираюсь выжить его с работы.