Когда огонь, дым и проклятия наконец развеялись по ветру, мы осмотрели корзину, обнаружив в ней дыру шести дюймов в диаметре, но никаких других повреждений не было.
— Корзины плохо горят, — спокойно проговорил он, словно ничего не случилось. — Не знаю, когда пламя прожгло бы больше, чем сейчас. — Он осмотрел свою кепку. Она была опалена по краям. После этого Джон Вайкинг, как маньяк, уставился на меня своими ясными голубыми глазами и несколько секунд не отрывал их.
— Вы бы не смогли погасить пожар защитным шлемом, — заметил он. Я от души рассмеялся. Видимо, высота, на которой мы летели, дала мне возможность хохотать.
— Вы не хотите шоколада? — предложил он. В небе не было ничего, способного подсказать, где мы пересекли границу авиатрассы. Мы увидели вдалеке самолет или даже два, но рядом никто не пролетал. Никто не кружил над нами, чтобы заставить немного снизиться. Мы просто двигались вперед, рассекая небесное пространство со скоростью поезда.
В десять минут шестого он сказал, что нам пора приземляться. Если мы не совершим посадку ровно в половине шестого, его дисквалифицируют, а ему этого не хочется, он желает победить. И для победы он сделает все.
— А как кто-нибудь сможет узнать, что мы приземлились? — спросил я.
Он с жалостью посмотрел на меня и указал ногой на маленький ящик, прикрепленный к полу около одного из газовых баллонов.
— Здесь барограф. Он весь в красных печатях. Судьи запечатывают его перед стартом. Он отмечает изменения в атмосфере и перепады воздушного давления. В высшей степени точно. В полете мы постоянно поднимались, и наше путешествие отражено там ломаной линией, похожей на горную цепь. А когда мы окажемся на земле, линия станет ровной и плоской. Она лучше всяких свидетелей расскажет судьям, когда мы взлетели и когда начали спускаться. Верно?
— Верно.
— О'кей. В таком случае пойдем на посадку. Он перегнулся, развязал красный шнурок, прикрепленный к ободку горелки, и потянул за него.
— Он открывает панель вверху баллона, — пояснил Джон Вайкинг. — Нам надо выкачать разогретый воздух.
Он полагал, что идти на снижение следует постепенно. Альтиметр раскручивался, как сломанные часы, а прибор для вычисления темпа подъема и спуска показывал, что мы снижаемся по тысяче футов в минуту.
Джон Вайкинг воспринимал это как должное, но меня начало подташнивать, а мои барабанные перепонки чуть не лопнули от грохота. Когда я сглотнул, мне сделалось немного легче, но я так и не пришел в себя. Я попытался сосредоточиться и свериться по карте, где мы сейчас летим.
Пролив расстилался под нами справа, как широкий серый ковер. Может показаться невероятным, но, когда я посмотрел на него, у меня создалось, впечатление, будто мы должны направиться к Бичи Хед.
— Да, — подтвердил Джон Вайкинг. — Мы попытаемся обогнуть эти утесы, на них нельзя приземлиться. Лучше сядем подальше на берегу. — Он проверил время. У нас в запасе десять минут. Мы все еще летим на высоте шесть тысяч футов... это верно... Возможно, сядем на берегу или даже в море.
— Не в море, — уверенно возразил я.
— А почему бы и нет? Мы могли бы там сесть.
— Ну, — сказал я. — Вот это. — И поднял левую руку. — Внутри протеза масса первоклассной техники, а в большом, указательном и среднем пальцах крепкие зажимы. Там вообще много тончайших приспособлений, мини-транзисторов и электропроводов. Окунуть их в воду то же, что опустить в нее радио. Полное разрушение. И мне понадобится две тысячи фунтов, чтобы заказать новый протез.
Он был поражен:
— Вы шутите?
— Нет.
— Тогда вам незачем даже приближаться к воде. Во всяком случае, теперь мы идем на снижение, и я не думаю, что мы долетим до Бичи Хед. Скорее двинемся к востоку. — Он сделал паузу и с сомнением поглядел на мою левую руку. — Нам предстоит трудная посадка. На такой высоте топливо остыло, а горелки с холодным топливом плохо работают. Потребуется время, чтобы разогреть воздух и обеспечить нам мягкое приземление. Для мягкого приземления нужно время... слишком много времени.
— Мы выиграем состязания, — сказал я. Его лицо засияло от радости. Правильно, — решительно произнес он. — Что это за город прямо перед нами? Я исследовал карту.
— Истборн.
Он снова посмотрел на часы.
— Пять минут. — Затем, когда аэростат начал стремительно снижаться, взглянул на альтиметр и на Истборн. — Две тысячи футов. Довольно опасно. Мы можем налететь на крыши, здесь ветрено. Но если я зажгу горелки, мы наверняка опоздаем. Нет, не надо зажигать.
Тысяча футов в минуту, как я подсчитал, равнялась одиннадцати или двенадцати милям в час. За эти годы я привык опускаться на землю после прыжка со вдвое большей скоростью... но не в корзине, и земля на скачках не могла нежданно-негаданно превратиться в узкую полосу между кирпичными стенами.
Мы пролетали над городом совсем рядом с домами. Спуск оказался очень быстрым.
— Три минуты, — пояснил он.
Перед нами вновь возникло море, окаймляющее окраины города, и на какое-то мгновение мне подумалось, что мы опустимся в воду. Однако Джону Вайкингу было виднее.
— Держитесь, — скомандовал он. — Мы приземляемся.
Он с силой потянул за красный шнур, тот взвился вверх и пропал в прорези баллона. Где-то над нами опасно расширилось вентиляционное отверстие для разогретого воздуха, сила, поднимающая аэростат ввысь, иссякла, и мы с грохотом опустились на почву Истборна.
Мы немного задели за края покрытых серым шифером крыш, затем резко, по диагонали пролетели на шоссе и маленькую лужайку и упали на широкую бетонную плиту в двадцати ярдах от набегающих волн.
— Не выходите. Не выходите, — заорал он. Корзина накренилась набок и заскользила по бетону вслед за еще полувздутой грудой шелка. — Без нашего веса корзина все еще может улететь.
Поскольку я опять оказался зажатым среди баллонов с газом, совет был излишним. Корзина несколько раз качнулась и упала, и я вместе с ней, а Джон Вайкинг выругался, отпустил красный шнур и накачал воздух, чтобы корзина встала.
Он посмотрел на часы, и в его голубых глазах блеснула радость.
— Мы прилетели вовремя. Сейчас двадцать девять минут шестого. Черт, это был прекрасный полет. Наверное, самый лучший. Что вы делаете в следующую субботу?
Я сел в поезд до Эйнсфорда, а Чарльз встретил меня в Оксфорде и подвез до дома. Однако мы добрались туда лишь к полуночи.
— Ты участвовал в соревновании по полетам на аэростатах — и тебе это понравилось?
— Очень.
— А твоя машина по-прежнему в парке Хайлейн?
— Она спокойно может простоять там до утра. — Я зевнул. — Кстати, я узнал настоящее имя Никласа Эша. Его зовут Норрис Эббот. Дурак, воспользовался теми же инициалами.
— Ты сообщишь об этом в полицию?
— Посмотрим, сначала я должен попробовать разыскать его сам.
Он искоса поглядел на меня, — Дженни приехала сегодня вечером вскоре после твоего звонка.
— Черт.
— Я не знал, что она здесь будет.
Допустим, я ему поверил. Я понадеялся, что, когда я появлюсь, она уже ляжет спать, но ошибся. Она сидела на диване, обитом золотой парчой, и вид у нее был весьма агрессивный.
— Мне не нравится, что ты тут часто бываешь, — заявила моя очаровательная бывшая жена. Недолго думая, она вонзила мне нож в сердце.
— Сид у меня всегда желанный гость, — тактично вставил Чарльз.
— У брошенного мужа должна быть гордость. Он не должен подлизываться к тестю только потому, что тот его пожалел.
— Ты ревнуешь, — удивленно заметил я. Она тут же вскочила. Такой разгневанной я ее еще не видел.
— Как ты посмел! — воскликнула она. — Он всегда за тебя заступался. Он считает, что у тебя блестящие способности. Он не знает тебя так, как знаю я, все твое ослиное упрямство, заурядность и вечное сознание собственной правоты.
— Я иду ложиться, — сказал я.