— А ты видел этих профи? — спросил я и подумал, что уж я-то их не забуду.
— Нет. Я просто узнал по тайным каналам.
— А тайным каналам известно, что это за дело? Он покачал головой.
— Оно связано с синдикатами?
— Не будь ребенком, Сид. Все имеющее отношение к Раммилизу так или иначе связано с синдикатами. Он контролирует целых двадцать. А может быть, и больше.
Двадцать, подумал я, и нахмурился.
— Сколько он обычно платит таким жокеям, как Ларри Сервер, чтобы они пришли последними?
— Сид, — возразил он.
— А как же иначе он смог уговорить Ларри Сервера сесть на лошадь, на которой тот не умеет ездить?
— Он обращается к тренерам и дает им уйму долларов.
— Он подкупает тренеров?
— А иногда им много и не требуется. — Джекси задумчиво поглядел на меня. Не ссылайся на меня, но на скачках прошлой осенью все лошади были от Раммилиза.
Он даже украсил их как хотел.
— Невероятно, — проговорил я.
— Нет. Ты вспомни. Тогда был очень сухой и ясный день. На поле выехали четыре, пять или шесть жокеев, потому что земля пересохла. Я точно знаю, что в трех скачках все жокеи были его. А бедные букмекеры остались ни с чем и не понимали, почему им так не повезло. Джекси вновь пересчитал деньги.
— Ты хоть знаешь, сколько мне дал? — полюбопытствовал он.
— Приблизительно.
Я окинул его беглым взглядом. Ему было двадцать пять лет. Бывший младший жокей, ставший чересчур тяжелым для флэта. Это его страшно расстраивало. Жокеи в стипль-чезе в общем зарабатывали меньше, чем ребята, ездившие «на ровняке», да к тому же постоянно падали и ходили все в синяках. Никому, кроме меня, стипль-чез не доставлял такого удовольствия. Джекси не любил его, но мог скакать совсем неплохо, и я нередко соревновался вместе с ним. Я знал, что он не подставит подножку и я не зацеплюсь о перекладину. Он мог сделать такое случайно, но из подлости — никогда.
Деньги озадачили его. За десять или двадцать тысяч он соврал бы мне без всякого труда, но нас связывали годы, о которых мы не могли забыть. Мы менялись комнатами и лошадьми, скакали под дождем по грязи, падали и тащились назад в конюшню, хлюпая по размокшей земле в легких ботинках для верховой езды. И если ты не последний негодяй, то не станешь грабить старого приятеля.
— Занятно, — произнес он, — что ты увлекся розыском.
— Знаешь, это опасное дело.
— Нет, если честно. Я хочу сказать... Ты же не ходишь по пятам за этими типами ради всякой мелочи.
— Нет, не хожу, — согласился я. Мелочь в его понимании означала получение взяток. Меня же по преимуществу интересовали люди, которые их давали, — У меня сохранились газеты, — сказал он. — После того процесса.
Я с горечью покачал головой. Слишком многие в мире скачек сохранили эти газеты, а суд в целом ряде отношений сделался для меня настоящим судилищем.
Адвокат торжествовал, видя глубокую растерянность жертвы, а подсудимый был признан виновным в нанесении тяжких телесных повреждений согласно статье 18 «Преступлений против личности» (от 1861 г.), или, иными словами, в нанесении удара кочергой по левой руке бывшего жокея, и приговорен к четырем годам тюремного заключения. Трудно сказать, кого сильнее надломил этот процесс сидевшего в ложе для свидетелей или сидевшего на скамье подсудимых.
Джекси продолжал о чем-то бессвязно вспоминать, по-моему, он просто тянул время, а сам прикидывал, стоит ли ему откровенничать.
— Мне обещали вернуть лицензию, и я буду участвовать в скачках в следующем сезоне, — сообщил он.
— Замечательно.
— В Сибури хорошие дорожки. Я выступлю там в августе. Все ребята считают, что это хорошо, что ничего не изменилось, если только... — Он посмотрел на мою руку. — Ну... ты же больше не сможешь ездить как раньше, верно?
— Джекси, — раздраженно проговорил я. — Ты скажешь что-нибудь или нет?
Он опять похлопал по пачке банкнот, сложил их и сунул себе в карман.
— Да. Все в порядке. Вот твой бумажник.
— Положи его в коробку для перчаток. Он сделал это и поглядел в окно.
— Куда мы едем? — спросил он.
— Куда тебе хочется.
— Я условился, что приятель подвезет меня в Честер. Но теперь уже ясно, он уехал без меня. Можешь отвезти меня на юг, и я немного передохну.
Итак, я двинулся в Лондон, и Джекси разговорился.
— Раммилиз десять раз платил мне гонорар за проигрыши. Сид, поклянись, что он ни о чем не узнает. — Во всяком случае, не от меня.
— Ладно. Полагаю, тебе можно доверять.
— Тогда выкладывай.
— Он покупает хороших, здоровых лошадей, которые могут выиграть, а затем перепродает синдикатам. Я думаю, что вначале он получает от сделки пятипроцентную прибыль. У него есть двое знакомых зарегистрированных владельцев, и он устроил одного из них во все синдикаты. Они так раскрутили дело, что какой-то подставной начальник получает свою долю, а значит, придраться не к чему.
— А кто они, эти двое?
Он тяжело вздохнул, но все же назвал их. Первое имя мне ничего не говорило, но второе фигурировало во всех списках синдикатов Филиппа Фрайли.
— Точно, — подтвердил я. — Продолжай.
— Лошадей тренирует человек, к которому опять же не придерешься. Они отлично выглядят, и он получает за них двойной оклад. Так что вопросов нет.
Затем Раммилиз выясняет, в каких скачках они должны будут участвовать, и лошади выступают на них гораздо ниже своих возможностей. А после он жокею говорит:
«Ради Бога, помоги, ты ведь рисковый парень и здорово Прыгаешь». — Он ухмыльнулся. — Победителю он платит двадцать окладов.
Мне показалось, что он завысил сумму.
— И часто ты для него ездил?
— Как правило, раз или два в неделю.
— И снова станешь, когда получишь лицензию?
Он заерзал на сиденье, и его спина оказалась прижатой к двери машины.
Потом он долго глядел мне в лицо, хотя со своего места мог видеть лишь его половину. Его молчание само по себе было ответом, но, когда мы проехали добрых три мили, он глубоко вздохнул и наконец признался:
— Да.
Я был благодарен ему за доверие.
— Расскажи мне о лошадях, — попросил я, и он мне кое-что сообщил. Меня удивили имена, которые он назвал, а судьбы этих лошадей оказались такими же темными и загадочными, как у Никласа Эша.
— Скажи мне, как у тебя отобрали лицензию? — задал я новый вопрос.
Он ездил для одного тренера, с которым легко смог договориться. Однако жена этого тренера была не столь сговорчива. «Она привыкла делать все ему назло. Ну вот и пожаловалась в Жокейский Клуб. Написала самому Томасу Улластону. Конечно, распорядители ей поверили, и многих из нас тогда лишили лицензии. Меня, его, еще одного жокея, который объезжал для него лошадей. Бедняга, он-то вообще был ни при чем, даже пенни от Раммилиза не получил».
— Как получилось, что никому в Жокейском Клубе до сих пор не известно обо всех этих синдикатах и никто всерьез не занялся Раммилизом? — полюбопытствовал я.
— Серьезный вопрос.
Я взглянул на Джекси, уловив в его голосе сомнение, и заметил, что он помрачнел.
— Продолжай, — подбодрил я его.
— Да... Знаешь, тут перешептывались, и это даже не сплетня, но я слышал...
— Он сделал паузу, а потом предупредил:
— Вряд ли это правда.
— Я сам разберусь.
— Один букмекер... Я ждал у ворот в Кемптоне, оттуда вышли два букмекера, и первый из них сказал, что типы из службы безопасности все спустят на тормозах, если «цена их устроит». — Джекси опять оборвал себя и добавил:
— А еще кто-то из ребят уверял, что меня никогда не лишили бы лицензии, отправь эта стерва письмо в службу безопасности, а не самому боссу.
— Кто из ребят это сказал?
— А... Я не помню. И не смотри на меня так, Сид, я действительно не помню.
Все случилось несколько месяцев назад. Я хочу сказать, что даже не думал об этом, пока не услышал, о чем трепались букмекеры в Кемптоне. Я и не подозревал, будто в службе безопасности кого-то можно купить. Во всяком случае, не в Жокейском Клубе.