Ливингстон с изумлением посмотрел на меня.
— Я этого не утверждал.
Но по выражению его лица и голосу я понял, что он не испытывает симпатии к Шуммуку, и полюбопытствовал:
— С каким акцентом он говорит?
— С северным. Но не знаю, с каким именно. А разве не все равно?
Барри Шуммук не был похож ни на кого из моих знакомых. Я робко поинтересовался:
— Вам известно, что… у него есть брат?
На лице Ливингстона отразилось удивление.
— Да, есть. Занятно, что он букмекер. — Он задумался. — Кажется, его зовут Терри. Нет, не Терри. А, вспомнил, Тревор. Они несколько раз приходили сюда вместе… два толстых жулика.
Барри Шуммук кончил работать и двинулся к двери.
— Вы хотите с ним встретиться? — осведомился мистер Ливингстон.
Я покачал головой. Вот уж чего я никак не хотел, знакомиться с братом Тревора Динсгейта в лаборатории, полной опасных микробов, с которыми он прекрасно умеет обращаться, а я нет.
Шуммук открыл дверь, вышел в застекленный коридор и направился в нашу сторону.
О, нет, подумал я.
Он явно намеревался зайти к нам, распахнул дверь комнаты, в которой мы находились, и заглянул туда, просунув голову и плечи.
— Доброе утро, мистер Ливингстон, — сказал он. — Вы не видели мою коробку с диапозитивами?
Голоса у братьев были очень похожи — самоуверенные и довольно резкие. Но Барри говорил с более сильным манчестерским акцентом. Я попытался спрятать свою левую руку и заложил ее за спину. Лишь бы он поскорее убрался, подумал я.
— Нет, — не скрывая удовольствия, откликнулся мистер Ливингстон. — Барри, не могли бы вы уделить…
Ливингстон и я стояли перед рабочей скамеечкой, уставленной пустыми стеклянными колбами. Я повернулся влево, по-прежнему держа руку за спиной, и неловко задел скамейку правой рукой.
Разбил я не так уж и много, но грохот разнесся по всему коридору. От досады и удивления Ливингстон вновь зашевелил губами и подхватил уцелевшие колбы. Я повернулся к двери.
Она была закрыта. Спина Барри Шуммука мелькнула где-то в середине коридора, полы его халата развевались от быстрой ходьбы.
Я глубоко и с облегчением вздохнул и аккуратно поставил скамейку на место.
— Он ушел, — проговорил мистер Ливингстон. — Как жаль.
Я опять поехал в Исследовательский центр коневодства к Кену Армадейлу.
В дороге я прикидывал, сколько времени понадобится словоохотливому мистеру Ливингстону, чтобы рассказать Барри Шуммуку о визите человека по фамилии Холли, которого интересовали случаи свиного рожистого воспаления у лошадей.
Я чувствовал себя слабым и больным.
— Она сопротивляется всем обычным антибиотикам, — сказал Кен. — Настоящая, чистая работенка.
— Что ты имеешь в виду?
— Если любой старый антибиотик способен ее убить, ты не можешь быть уверен, что лошади не давали огромную дозу, как только у нее поднялась температура, но болезнь еще не развилась.
Я вздохнул.
— И как же им удалось повысить сопротивляемость?
— Они понемногу кормили ее антибиотиками, и у нее выработался иммунитет.
— Все это сложно чисто технически, тебе не кажется?
— Да, довольно-таки.
— Ты когда-нибудь слышал о Барри Шуммуке?
Он нахмурился.
— Нет, не думаю.
Внутренний голос неотступно просил меня прекратить расспросы, скрыться, улететь в какое-нибудь безопасное место… в Австралию или на Северный полюс.
— У вас здесь есть кассетный магнитофон? — задал я вопрос.
— Я пользуюсь им для заметок, которые мне потом понадобятся. — Он встал, принес его и поставил для меня на стол, зарядив новую кассету. — Обычная болтовня, — сказал он. — В него встроен микрофон.
— Стой и слушай, — проговорил я. — Мне хочется, чтобы тут был свидетель.
До него не сразу дошел смысл моих слов.
— У тебя такой напряженный и озабоченный вид. Похоже, что это игра не по правилам?
— Нет, не всегда.
Я включил магнитофон и для начала назвал свое имя, лабораторию, где мы находились, и дату. Затем снова выключил его, сел и посмотрел на пальцы, которыми мне нужно было нажимать на кнопки.
— Что это, Сид? — спросил Кен.
Я взглянул сперва на него, а потом опять вниз.
— Ничего.
Я должен это сделать, подумал я. Непременно должен. Я никогда не стану прежним, если не сделаю этого.
Если я сделал выбор, а мне казалось, что я и правда его сделал, мне нужно сосредоточиться, хорошенько подумать и завершить дело, чего бы мне это ни стоило.
Возможно, мне будет страшно. Чисто физически страшно. Возможно, со мной что-то случится. Случится с моим телом, и я стану полным инвалидом. Такое я допускал. Но я никак не мог допустить, что начну презирать себя. Теперь я отчетливо сознавал, что подобное для меня хуже смерти.